— По-моему, ей не очень по вкусу?

— Что?

— Голова. Но она к ней привыкнет. Все-таки это очень красивая вещь! Вообще-то у меня сегодня нет желания принимать ванну. Я сделаю это завтра утром… Я валюсь с ног…

— Однако это необходимо, — сказал Жан-Марк, подталкивая его за плечи в направлении ванной.

— Ты спишь здесь?

— Нет, у себя на рю д’Ассас.

— Жаль! Мне нужно было тебе рассказать еще много чего любопытного.

Погрузившись в теплую воду, Даниэль впал в приятное оцепенение. С расслабленными мускулами и затуманенной головой, он тупо созерцал свои розовые пальцы, которые шевелились в мутной воде, костлявое колено, вздымавшееся как маленький голый остров, мокрый пучок волос, окружавший вялую плоть. Зеркало запотело от пара. На стене блестели капли воды. Он представил себя в Абиджане во время сезона дождей. Мыло выскользнуло у него из пальцев и упало в воду, исчезнув с проворством живой твари. Лень протянуть за ним руку. Тем хуже, пусть оно растворится, пусть размякнет! Он и сам сейчас готов был уплыть через сливное отверстие. Капли пота стекали у него по лбу. Фенеки, покончив с куском эскалопа, боязливо рыскали по ванной, распушив хвосты, скрипя лапами по кафельному полу. Даниэль свистнул сквозь зубы; они замерли, навострили уши, сели на задние лапы.

— Смешные, — сказал он вполголоса.

Он прислонился затылком к краю ванной. Завтра позвонит Даниэле. Он привез ей маленькую рамку, обтянутую змеиной кожей. В нее она поставит его фотографию. У него как раз была одна такая, которая ему очень нравилась. Он стоит там рядом с джипом, между двумя чернокожими. Бермуды, рубашка с накладными карманами, большая шляпа с густой сеткой. Усталый и мужественный вид. Глаза у него слипались. Он побоялся заснуть и одним прыжком встал на ноги. Большие волны заплескались вокруг его икр. Вода перелилась через край ванны. Испуганные фенеки спрятались под раковину. Даниэль засмеялся, выгнул торс, подтянул живот и посмотрел на себя в зеркало. Сквозь влажную пелену он смутно различал в отражении худого голого мужчину с очень длинными волосами, игравшего бицепсами. «Я совершенный болван!» — радостно заключил он, и, сняв с крючка полотенце, стал растирать им верхнюю часть тела, напевая негритянскую мелодию, которую выучил в экспедиции.

Франсуаза остановилась, задохнувшись, и сказала:

— Ты слишком быстро идешь, Жан-Марк, я за тобой не успеваю.

Он улыбнулся и пошел медленнее, ровным, крупным шагом, держа руки в карманах. Она следовала за ним. Пляж принадлежал им, огромный, плоский, однообразный. Отошедшее вдаль море стало всего лишь блестящей полосой на горизонте. От этого пейзажа — без вешек, без возвышений, полутвердого, полужидкого, голубого и бежевого, залитого солнцем, туманного, бесконечного — исходило ощущение сверхъестественного покоя.

— Так замечательно идти по этому твердому песку! — сказал Жан-Марк. — Ты часто сюда приходишь?

— Да, — ответила она. — Мы с Маду любим собирать здесь раковины.

— В сущности, Довиль переносим только в конце сезона… Ни души!.. Я бы мог идти и идти так многие километры… Теряешь контакт с реальным миром, уже ничего не видишь, погружаешься в свои мысли…

Он вздохнул глубоко, с наслаждением. Франсуаза была счастлива, что оба ее брата, возвратившись из своих поездок, приехали к ней в Тук на уик-энд. Они так давно не собирались втроем у Маду! Даниэль остался с тетушкой этим утром из-за фенеков. Она была и очарована этими зверьками, и одновременно озабочена, не зная, как их воспитывать. Разумеется, Даниэлю и в голову не пришла мысль о трудностях! Он действовал, прежде чем подумать! Жан-Марк поднял гальку и резким взмахом руки запустил ее далеко перед собой.

— Что ты теперь рассчитываешь делать? — спросил он.

Франсуаза посмотрела на траекторию камня в воздухе, опустила глаза, ослепленная солнцем, и прошептала:

— В каком смысле?

— Не собираешься же ты похоронить себя здесь, все-таки ты вернешься в Париж…

— Да, — сказала она, — я решила продолжить учебу в Институте восточных языков.

— Вот как? Ты внушаешь мне беспокойство!

— Почему?

— Не знаю… после того, что произошло…

Она горячо возразила:

— Именно, Жан-Марк! Со мной произошло нечто чрезвычайное! Я едва не умерла, долго существовала словно оглушенная шоком, и только сейчас наконец поняла, насколько было глупо, трусливо, ужасно то, что я делала…

— Но ты снова его увидишь?

— Я уже видела его! Он приезжал в Тук!

Жан-Марк остолбенел, пришел в замешательство и пробормотал:

— Ну, наглости ему не занимать!

И сразу же пошел быстрым шагом. Франсуаза догнала его.

— Своим приездом он оказал мне большую пользу! — сказала она. — Я осознала, что все это уже позади, что я снова обрела равновесие!.. Если бы ты знал, как это прекрасно — быть в согласии с самой собой, чувствовать себя чистой!..

— Все это слова! Когда ты вновь окажешься перед этим типом…

— Он уже ничем не может мне навредить. А я для него могу сделать многое!

— Что-то я уже ничего не соображаю!

— Очень жаль! Ты должен соображать больше, чем кто-либо! — Она подчеркнуто сделала паузу и сказала, понизив голос: — Как у тебя с Кароль?

Жан-Марк наклонился, поднял еще одну гальку и прицелился в покрытый водорослями обломок затонувшего судна, лежащий в двадцати метрах от них.

— С этим покончено, — ответил он, энергично разворачивая руку для взмаха.

Франсуаза была настолько не готова к такому ответу, что сначала не решилась обрадоваться.

— Как? — спросила она.

Камень с гулким звуком стукнулся об обломок и отскочил.

— Да так! — ответил Жан-Марк. — Я внес ясность в ситуацию. Впрочем, она очень хорошо это перенесла. Ты знаешь, Кароль сильнее, чем можно подумать!..

— А ты, Жан-Марк?

— Я тоже, я — здоровяк. Наконец… я им стал!

Франсуаза вся засветилась радостью. Она посмотрела на брата, тот выпрямился навстречу ветру, одетый в водолазку и брюки, обтягивающие бедра. Его лицо, покрытое морскими брызгами, выражало решительность и жажду жизни. Несомненно, он был счастлив, что освободился! Сам он, вероятно, приписывал этот успех собственной воле или охлаждению, в то время как Франсуаза видела в этом обстоятельства, предопределенные свыше. Она сочувствовала ему, видя, что он полагается только на себя в этот очень трудный для него период и тем самым лишается страха быть судимым и надежды на спасение Господом. Не удивительно ли, что ее брат и она почти одновременно обрели силу духа? Все было стерто, выровнено, вычищено перед ними, как на этом пляже после морского отлива. Они собирались вновь окунуться в жизнь с чистым сердцем и нерастраченной энергией. Они долго шли бок о бок, молча, выдыхая запах соли и йода, обходя большие лужи стоячей воды. Со стороны моря, едва различимого, доносился приглушенный рокот. Чайки кружили и садились там, где бахромой накатывалась морская пена.