Овалов понурился, помолчал и тихо ответил:

— Понимаешь… Мужчина и женщина — это разные миры… Что тут объяснишь? Мои лучшие годы улетели. Тебя не было так долго… Я как-то особенно остро вдруг ощутил это — свою, скажем так, немолодость. Я увидел в зеркале седую щетину на щеках… А бритвенный прибор — в чемодане. И это здорово выбило меня из колеи, понимаешь? Я же сразу тебе признался, что с нервами у меня дела не блестящи. Вот и все.

Он взглянул на меня с беззащитной и мудрой печалью в глазах, и тут уж я сдалась окончательно. Там, где я училась — в спецшколе — нас долго натаскивала в основах физиогномики и психологии. Мне эти науки давались лучше, чем остальным. Я могу угадать малейшую фальшь в выражении глаз, в повороте головы, в тембре голоса. Но Овалов за время разговора не сфальшивил ни разу — ни жестом, ни интонацией. Он совершенно не производил впечатления человека, на плечах которого висит мафия. Он по-прежнему был голубоглазым англосаксом, рубахой-парнем, непорочным ковбоем из девичьих грез. А я была полной дурой.

— Ну что, мир? — проговорил он, протягивая руки.

И я уже не так настойчиво сопротивлялась его объятиям, только лишь обиженно пробормотала напоследок:

— Ну а зачем ты целовался с женой несчастного Цаплина?!

Овалов захохотал и подхватил меня на руки.

— А вот это, сознайся, ты придумала только что! — радостно прокричал он, кружа меня по комнате.

Вокруг меня вихрем неслись солнечные зайчики, цветы на обоях, сияющие голубые глаза — и я вдруг поняла, что действительно все придумала — от начала и до конца.

В результате я так и не заглянула в чемодан. Вообще-то я нелюбопытна, и копаться в интимных принадлежностях суперменов среднего возраста мне не доставляет никакого удовольствия, тем более что мой друг Овалов убедил меня, что ничего более интересного в его багаже нет. Два дня мы провели довольно однообразно, но увлекательно, а на следующий вечер Овалов предложил мне отправиться погулять. Ему захотелось взглянуть на «огни большого города», как он выразился. Однако он сразу же отмел центр с его стандартными развлечениями.

— Здесь ведь был чудесный парк! — воскликнул Овалов. — Старые деревья, тихие пруды… Надеюсь, он еще цел?

Все-таки профессия накладывает на человека неизгладимый отпечаток. Стоило мне оказаться вне досягаемости магического голоса и взгляда Овалова, как сомнения опять начинали ворошиться в моей душе. Переодеваясь для прогулки, я терзалась непрошеной мыслью — почему парк? Почему глухой уголок вместо задекларированных «огней большого города»? За время пребывания в Тарасове Овалов еще ни разу не появился на центральных улицах и, кажется, не особенно туда и стремился. Что ж, моя задача — быть тенью. Мне не хотелось обсуждать свои сомнения вслух. Но и попадать впросак я больше не собиралась.

Я надела черный брючный костюм — в ночной тьме он не бросается в глаза, и, кроме того, под просторными брюками отлично можно замаскировать ножную кобуру с револьвером. Туфли я выбрала особенные. То есть на первый взгляд особенного в них как раз ничего не было, но, сделанные по спецзаказу, они имели почти незаметную стальную окантовку, и при необходимости ударом ноги я могла бы переломить нападающему берцовую кость.

Еще я прихватила с собой новую сумочку, в которую положила чужой пистолет. Раз уж мы будем возле пруда, грех будет не утопить эту совершенно не нужную мне улику.

Автомобиль я решила оставить пока у Паши — кто знает, не бросился ли он кому в глаза? Посмотрим, как будут дальше разворачиваться события.

Должно быть, эти сомнения и заботы все-таки отразились на моей внешности, потому что, когда я появилась перед Оваловым, он посмотрел на меня с легким беспокойством.

— Ты выглядишь великолепно, дорогая! — искренне заявил он, но тут же добавил: — Тебя что-то беспокоит?

Пожалуй, меня беспокоила его внешность. Он надел шикарный серый костюм, под расстегнутый ворот рубахи повязал шейный платок, а на голове его красовалась большая пижонская шляпа — это в нашем-то городе, где шляп уже не носят даже бывшие секретари парторганизаций! Он был похож на техасского плейбоя — и не было сомнения, что его вызывающий наряд будет бросаться в глаза за два квартала. С одной стороны, это обстоятельство немного поколебало мои сомнения — не настолько же он легкомыслен, чтобы рисоваться перед гипотетическими злодеями! Но, с другой стороны, если эти злодеи все-таки не плод моего воображения, нам сегодня может прийтись очень туго.

Однако вслух я ничего не сказала, а только скептически хмыкнула и слегка поправила его шляпу. Овалов заговорщицки ухмыльнулся и подмигнул мне. Он как бы намекал, что вечерок у нас будет запоминающийся.

На город опустились голубые сумерки. Тихий теплый вечер шелестел кронами лип, подмигивал разноцветными огоньками и гладил волосы легким ветерком. Мы шли по не слишком людной улице, мимо цветочных клумб, источающих сладкий аромат вечерних цветов, мимо тепло светящихся окон, и разговаривали. Точнее, разговаривал в основном Овалов, а я слушала.

— Путаницы с чемоданами, — весело рассказывал он, — это мой крест. Я вечно попадаю с этими чемоданами в неприятности. Однажды в Мехико…

— А что ты делал в Мехико? — удивилась я.

— Летел в Акапулько, — резонно ответил Овалов. — С пересадкой. Мы должны были снимать там заключительную сцену фильма о торговцах оружием. Но дело не в этом. В Мехико я имел глупость все положить в чемодан — документы, кредитные карточки, деньги… Разумеется, чемодан пропал! Следующей глупостью была мысль обратиться в полицию — меня промариновали неделю — бесконечные допросы, очные ставки… Мне начинало казаться, что я сам украл этот чемодан! Вся группа улетела в Акапулько, сроки срывались! Так и не получив чемодана, я все-таки воссоединился с группой и после напряженного разговора с режиссером, злой и расстроенный, отправился в номер, который был за мной забронирован. И тут выяснилось, что господин Овалов уже давно живет в этом номере — с моим чемоданом, кредитками и прочим. Я застал его врасплох. Он очень извинялся, но держался с исключительным достоинством. Я не стал прибегать к репрессиям, ведь он был так любезен, что за неделю растратил даже не все мои деньги. В таких местах всегда полно мошенников высокого класса — они все как на подбор белозубы, до черноты загорелы и с золотой цепочкой на шее. Белые костюмы они носят с непринужденностью потомственных плантаторов. У администрации отелей рябит от этих парней в глазах — их невозможно ни различить, ни разоблачить. — Он от души расхохотался.

— И что же было дальше? — спросила я.

— Мы досняли фильм, — сказал Овалов, — получили свои деньги и разбежались. Я, кажется, уехал потом во Флориду.

— А как назывался фильм?

— Ей-богу, не помню, — ответил Овалов. — Даже не знаю, вышел ли он потом на экраны. Режиссером был Деннис Хоппер, а у него тогда был трудный период в биографии.

Я подняла бровь и недоверчиво осведомилась: