натуры». Фрейд сказал ей, что она – «поэт психоанализа», а сам он способен только на прозу. Днем 15 февраля Лу Андреас-Саломе отправляется сначала на генеральную репетицию новой пьесы Франка Ведекинда – «Ящик Пандоры». Рядом с ней сидит Артур Шницлер. А вечером она идет на семинар к Фрейду. В тот вечер Андреас-Саломе восторженно записывает в свой дневник: «Фрейд очень симпатично говорил о том обогащении, которое может дать бисексуальность». Ишь!

В феврале Магнус Хиршфельд учреждает в Берлине «Врачебное общество сексологии и евгеники». Выступая в роли эксперта, Хиршфельд убедил криминальную полицию Берлина в том, что гомосексуальность – не «приобретенный порок», а «неискоренимое свойство». Для подкрепления этого тезиса Хиршфельд ежегодно публиковал в своем строго научном «Ежегоднике промежуточных стадий сексуальности» (!) тысячи страниц статистики, которые должны были доказать, что в огромном немецком рейхе есть не только «стопроцентные женщины» и «стопроцентные мужчины», что у фантазии в пространстве бисексуальности нет границ.

Семнадцатого февраля в Нью-Йорке, в зале 69-го полка национальной гвардии открылась «Арсенальная выставка». Это был момент, когда мощный поток современного искусства достиг Америки. Молодой фотограф Ман Рэй скажет в конце года: «Полгода я ничего не делал – столько времени мне понадобилось, чтобы переварить увиденное». Альфред Стиглиц, известный фотограф, издатель журнала «Camera Work» и хозяин авангардной галереи 291, реагировал быстрее. Он увидел, переварил и купил сразу в день открытия за 1260 долларов абстрактную картину Василия Кандинского «Импровизация 27».

Скотт Ф. Фитцджеральд не поступает в Гарвард (приходится отправиться в Принстон). В Гарварде летом 1913 года начинает учиться Т. С. Эллиот.

Март

Пятого марта Герварт Вальден, энергичный коммерсант с высоким лбом и низким голосом, убедительно доказавший свою выносливость как издатель хронически умирающего журнала «Der Sturm» и муж Эльзы Ласкер-Шюлер, едет на поезде из Берлина в Мюнхен. На платформе его ожидают Василий Кандинский с подругой, художницей Габриэле Мюнтер, а также Франц Марк с женой, последние двое приехали в Мюнхен из близлежащего Зиндельсдорфа. Вальден, один из важнейших импресарио модернизма, показывает в своей маленькой берлинской галерее итальянских футуристов, «Синего всадника», модернистов из Парижа и Вены. У него безупречное чутье на всё новое. И на то, как нужно показывать это новое. Он приехал в Мюнхен, чтобы вместе с «синими всадниками» – Марком и Макке – разработать план большой осенней выставки, «Первого Немецкого осеннего салона». Эта выставка должна была стать маяком модернизма, каким стала «Арсенальная выставка» в Нью-Йорке. Уже через две недели Август Макке, боннский участник группы «Синий всадник», пишет Вальдену, что ему удалось уговорить своего щедрого дядю Бернгарда Келера, одного из важнейших коллекционеров модернизма, дать выставке финансовые гарантии на четыре тысячи марок. Еще он пишет: «Пожалуйста, поговорите сразу с Аполлинером и Делоне об участии парижского искусства. Я думаю, важнее всего для нас договориться с Матиссом и Пикассо. И чтобы никто из участников „Осеннего салона“ не выставлялся у Кассирера. Главное – сразу заполучить на свою сторону все основные силы. Они всё сделают». И Герварт Валь-ден справляется. Заполучает всех на свою сторону. А Кассирер, его главный конкурент в Берлине, осенью 1913-го впервые будет выглядеть старым. Но пока что у нас на дворе весна.

Вацлав Нижинский в «Послеполуденном отдыхе фавна» покоряет всю Европу

Да, весна. Хотя как посмотреть. На Севере, в вечных льдах Гренландии, при температуре минус тридцать, Альфред Вегенер сидит в лагере своей полярной экспедиции и пишет. Над приват-доцентом по физике, метеорологии и астрономии из Марбурга смеялись, когда в ноябре он представил свою «Теорию дрейфа континентов». Никто не верил в то, что двести миллионов лет назад все части света представляли собой единое целое. Это было слишком смело для времени, имевшего смутное представление даже о самом себе. И разочарованный Вегенер присоединился к экспедиции датского исследователя Йохана Петера Коха. Четверо мужчин, шестнадцать исландских лошадей и одна собака отправились в путь, собираясь пересечь Гренландию с востока на запад, через бескрайние просторы вечной мерзлоты, куда еще не ступала нога человека. Но сейчас слишком холодно для перехода, слишком холодно, чтобы вообще высунуть нос из палатки, может быть, в апреле им удастся продолжить путь. Лошади едят сено, собака грызет свою кость, а Альфред Вегенер играет в шахматы с Йоханом Петером Кохом. Потом он зажигает фитилек масляной лампы и продолжает работать над своим большим трудом о движении континентов. Он знает, что рано или поздно люди поверят ему, хотя бы через двести миллионов лет.

Марсель Пруст нашел издателя для «Поисков утраченного времени» несколько быстрее. После трех отказов он получил согласие. И вот 11 марта он заключает договор с издателем Бернаром Грассе – и сам добавляет 1750 франков, чтобы книга успела выйти в сентябре. Казалось бы, всё в порядке. Но вскоре начинается кошмарный сон Бернара Грассе. Когда он отправил сверстанный текст Прусту на последнее согласование, то через несколько дней получил обратно нечто, что больше напоминало поле боя, а не гранки. Пруст не оставил от них камня на камне, переписал чернилами весь уже готовый текст – один раз, второй, третий… Кроме того, он наклеил на полях дополнительные фрагменты из других гранок, а многое зачеркнул. Даже его легендарное первое предложение, то самое «Давно уже я привык укладываться рано», он сначала полностью зачеркивает, а вскоре, раскаявшись, восстанавливает от руки рядом с зачеркнутым и даже добавляет восклицательный знак. С каждой новой порцией правок издатель постепенно сходит с ума. Книга становится всё толще и толще, в нее постоянно закрадываются новые опечатки, одни персонажи появляются, а другие исчезают. Грассе предусмотрительно пишет в типографию, чтобы там планировали выход книги на 1914 год, потому что в этом году с ней явно не справиться. А Эдуард фон Кейзерлинг, пожираемый сифилисом и предающийся воспоминаниям, этой весной скажет с тихим вздохом: «Вот если бы существовал корректурный лист – кажется, это так называется? – для прожитой жизни…»

Даже наш друг Райнер Мария Рильке не смог бы сказать красивее. Двадцать пятого марта 1913 года он сидит за своим письменным столом в Париже, на Рю Кампань. В данный момент у него нет насморка, но ему всё равно нехорошо. Он практически безостановочно работает над корректурным листом своей жизни. Иногда он поднимает взгляд и смотрится в карманное зеркальце, видит нежные волоски своей щетины и вспоминает, что у его кончается крем для бритья. И тогда он пишет придворному парикмахеру Гонселю в Мюнхен, на Одеонсплац: «Кстати, я был бы Вам очень признателен, если бы