В башне пусто и холодно, холоднее даже, чем в классной комнате, в которой обычно запирают провинившихся принцесс.

– А теперь что? – спрашивает Леонор.

– Подождем. – Король открывает настежь большое окно и выглядывает наружу. Принцессе Леонор тоже хочется посмотреть в окно, но вместо этого она отходит к двери – на всякий случай.

Минут через пятнадцать раздается оглушительное хлопанье крыльев, потом скрежет, и в окно с трудом протискивается шипастая голова с огромной зубастой пастью и маленькими круглыми оранжевыми глазами.

– Ну? – спрашивает голова. – Вот эта девочка?

Сожрет, понимает принцесса Леонор, сейчас оно меня сожрет. Она всем телом бросается на дверь и с визгом несется вниз по лестнице.

* * *

– Это что, – раздраженно спрашивает дракон, – она все время так будет бегать?

– Нет, – отвечает король.

– Да, – отвечает Леонор.

Король и принцесса стоят на крепостной стене, король крепко держит принцессу за руку. Дракон висит в воздухе, слегка шевеля крыльями.

– Ну и дура, – говорит дракон. – Дура, трусиха и папенькина дочка. Я думал тебя покатать, но ты же испугаешься.

– Я не трусиха! – шипит Леонор и резко выдергивает свою руку из руки короля. – Я вообще ничего не боюсь!

– Ну ладно, – говорит король. – Вы тут договаривайтесь, а я пойду. Дочь, – он наконец смотрит прямо на Леонор, – ведите себя хорошо. Слушайтесь дракона. Если будете паинькой, через десять лет выйдете замуж за отличного принца.

Король обнимает принцессу, коротко кланяется дракону и идет к лестнице.

– А если не буду? – кричит ему вслед Леонор. – Если я не буду паинькой, за кого я выйду замуж?

Трубочист

…звали его дон Густаво, высокий такой старик, то есть не старик, конечно, но и не молоденький уже, хорошо поживший мужчина, совершенно лысый и без передних зубов, лицо и руки коричневые, как заветрившийся пробковый дуб, но сам еще крепкий, прямой, как трость. Говорил он со странным акцентом, вроде бы испанским, а вроде бы и нет, никто точно не знал, а спрашивать не спрашивали, чтобы не обидеть, хотя, если вот так подумать, с чего бы ему обижаться, посудите сами, дона Мария да Луш, меня вот спроси, откуда у вас, дона Леонилда, такой симпатичный выговор, не в пример местному, вы же тут, у моря, не сердитесь, дона Мария да Луш, очень грубо разговариваете, ну что это такое, саррр-р-р-дина, кар-р-р-р-р-тошка, это же просто смешно, вы сами послушайте, что лучше звучит, пр-р-р-р-р-обка или пробка? Я-то в детстве жила на севере, меня учили разговаривать аккуратно, звуки чтобы были маленькие, воспитанные, каждый чтоб знал свое место и вперед других не высовывался, да вы не обижайтесь, дона Мария да Луш, я же не кр-р-р-р-итикую, ну, не обижайтесь, шучу, шу-чу. Так вот, дон Густаво говорил с акцентом, но понять его можно было, если не с первого раза, то со второго, он все всегда два раза повторял, даже когда знакомился, протягивал руку и говорил очень приятно познакомиться, Густаво. И потом еще раз – Густаво, очень приятно познакомиться.

Жил он в маленькой такой развалюхе на пустыре, сам ее собрал из досок и жестяных листов, и такую же сделал будку, там у него жил пес, добрейшее создание, хоть за уши его таскай, хоть за хвост, он только улыбается и пытается в лицо лизнуть, и дон Густаво был такой же добрый, только без хвоста, конечно. Мы, дети, к нему весной бегали есть мушмулу, а летом – сливы, он на пустыре себе деревья посадил, целый маленький сад, и все так хорошо у него росло, как будто он этим всю жизнь занимался, люди даже удивлялись, надо же, говорили, трубочист, а как будто… вы правы, дона Мария да Луш, не сказала. Нет, не забыла, не забыла, а хотела вас удивить, вы бы считали, что дон Густаво был обычный садовник, хотя, зачем бы я стала рассказывать про садовника, но вы бы об этом не подумали и ждали бы про садовника, а тут я вам говорю – трубочист, и вы бы удивились, ведь удивились бы? Потому что дон Густаво был трубочист, причем потомственный, и отец его был трубочист, и дед трубочист, целая огромная семья трубочистов, и дон Густаво самый младший и самый невезучий, потому что жил он тут, у нас, а сколько у нас труб, которые нужно чистить? То-то и оно. С тех пор как ввели налог на дым, никто каминов и не разжигает, дон Густаво, бедный, остался без работы, редко-редко кто его звал вытащить из трубы голубиное гнездо или птенца, и это все равно не то же самое, что взять и всю трубу тщательно, снизу доверху прочистить. Люди думали, может, дон Густаво что-нибудь еще умеет, починить что-нибудь или газеты продавать, но дон Густаво никогда не соглашался. Не могу, говорил, помочь, не мое это дело. Вот если бы трубу почистить. И повторял, трубу бы если почистить, это тогда бы да. Даже садовником быть не хотел, говорил, что садовник должен уметь работать в саду, а он умеет только на пустыре, поэтому он пустырник. А чтобы на него не обижались за отказ, угощал всех сливами и мушмулой.

А потом в город приехал этот граф, или маркиз, или, может, он был банкир, важный такой, ужасно богатый, вы его знаете, дона Мария да Луш, его все знают, я только имя забыла. Он приехал и велел строить ему замок, как за границей, не каменный, а кирпичный, ужасно уродливый, сам огромный, окна махонькие, и много-много труб, как на фабрике. Дон Густаво, как увидел первые трубы, достал откуда-то черный костюм с жилеткой, но без пуговиц, выстирал его, высушил на яблоне и стал в нем ходить на стройку. Придет, встанет и смотрит, как юноши смотрят на возлюбленных, пока те им платочек[1] с признаниями вышивают. Каждый день ходил, строители вначале посмеивались, а потом привыкли, даже беспокоиться начали, если дон Густаво задерживался.

Когда замок был почти достроен, дон Густаво снова выстирал свой костюм, я нашла и пришила ему пуговицы, я уже тогда была очень хозяйственная, у меня всегда с собой были иголка и нитки, мало ли что, я и вам посоветовала бы, дона Мария да Луш, вон, у вас на чулке петля поехала, а была бы у вас иголка с ниткой, вы бы петлю и подхватили, и чулок спасли. А дон Густаво надел костюм с пуговицами и пошел к этому банкиру, или графу, проситься на работу. А граф его не взял. Меня там не было, но говорят, что граф даже не дал дону Густаво повторить. Сказал, я и с первого раза все понял, спасибо, не беспокойтесь. И еще сказал, что ему не нужны трубочисты, трубами будут заниматься специально обученные профессионалы с техникой, так и сказал, профессионалы с техникой, это я потом от дона Густаво узнала, мы все его ждали на пустыре, играли с псом, таскали его за уши и за хвост, а дон Густаво про нас забыл и ушел в бар к Манеле, он был очень расстроен, потому что, ну правда, разве могут какие-то там профессионалы сравниться с ним, потомственным трубочистом?

В общем, на следующий день, когда у дона Густаво перестала болеть голова, он сказал, что не хочет больше жить в нашем городе, потому что одно дело, когда труб вовсе нет, и совсем другое, когда труб полно, но чистят их какие-то профессионалы с техникой. Мы уговаривали его остаться, предлагали все вместе пойти к графу и поговорить, но дон Густаво даже слушать не стал, взял своего пса и костюм черный, а все остальное оставил, сказал, ему не нужно. И ушел. И на замок ни разу не посмотрел.

А банкир… а разве вы не знаете? Про это и в газетах писали. Банкир прожил в замке всего месяц и уехал. Он ни разу не смог развести огонь ни в одном из каминов, из трубы сразу начинала сыпаться всякая пакость, прямо на огонь, старые гнезда, перья, мокрые тряпки, один раз вода полилась и все-все загасила. Профессионалы с техникой пытались что-то сделать, но не сумели, конечно, и их всех уволили. Ну, про замок-то вы, наверняка, знаете. Как, и про замок не знаете? Это странно, дона Мария да Луш, это очень странно, вы же в этом городе родились и живете, как же можно? Замок до сих пор стоит пустой, только трубы все с него попадали.

Пирожок с повидлом

Что нам делать? Что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет вставать?

Плотно закрой глаза, не жмурься и не подглядывай, дыши тихонечко, пальцами ног не шевели и не смейся, не вздумай засмеяться раньше времени, всю игру испортишь. Игра называется пирожок с повидлом, ты лежишь, будто сонная, будто мертвая,