А в кустах, перекатавшись на каруселях, мучились рвотой дети, и отцы заботливо учили их: «Запомни! Никогда не блюй себе на ботинки. Блюй в сторону!»

Когда мы с Нанкой оставались вдвоем и все интересные и неинтересные дела были переделаны, мы с ней придумывали какую-то новую игру.

Игры были незатейливы, но требовали сил и сноровки. Вот совсем простая: один цепляется за дверь, поджав ноги, а другой раскачивает дверь из стороны в сторону. Слететь можно было легко — кто дольше продержится, тот и выиграл. Раскачивая, надо было найти такой ритм, чтобы цепляющийся не смог подладиться под него, — резкий и короткий рывок сбрасывал противника на пол. Мама потом недоумевала: так быстро расшатываются дверные петли, или это садится дом?

«Половики» — игра веселая, шумная. У нас в комнате на полу лежали длинные половики-дорожки. Одна садилась на половик и держалась за него изо всех сил, а другая бралась за противоположный конец, впрягалась, так сказать, и бегала по комнатам, стараясь сбросить седока. Нанка мотала меня по всему дому с такой скоростью, что все предметы, попадавшиеся на пути — столы, стулья, диваны, — хорошо отпечатывались на моем костлявом теле. Но я держалась и не падала, изматывала Нанку тоже будь здоров, хотя она была намного сильнее меня. Когда приходила моя очередь тащить, я делала это с трудом, пробуксовывала на месте, падала, а Нанка покрикивала: «Ну, Шурка, тащи же меня! Мне так неинтересно! Сижу тут как дура!» И давала советы: «Сними носки! Помочи ноги, тогда не упадешь». Помогало.

Кровать — тоже отличная игра. У мамы на кровати была хорошая пружинная сетка, и мы на ней, как на батуте, прыгали. Это можно было делать синхронно, вдвоем, можно поодиночке, можно вразнобой, падая на спину, вскакивая на ноги. Еще было интересно кувыркаться — вперед, назад или, держась за спинку кровати, стоять на матрасе вверх ногами, выделывая ими разные кренделя. Вообще, мамина кровать — кладезь для всяких акробатических трюков.

Если мама возвращалась домой внезапно, она приходила в ужас от того, в каком виде представал перед ней дом: вся мебель не на своих местах, половики свалены жеваной кучей, а в постели как будто конь валялся. «Та-а-а-к. Оч-ч-чень хорошо. Ну-ка, идите-ка обе ко мне. Надя, ты же старшая…» — начинала она. Мы с красными лицами и мокрыми головами, опустив глаза, выслушивали нарекания, изо всех сил стараясь унять азарт и смех от предыдущей игры. «Вы поняли?!» — строго заканчивала мама, и мы с готовностью отвечали: «Мы все поняли, мама», а Нанка авторитетно добавляла: «Больше этого не повторится». И все повторялось снова.

Нанка была необыкновенно боевита. Совсем маленькая, она кусала своих сверстников, если те не брали ее в игру. Укусив, забегала в дом и сразу лезла под кровать. Это означало: жди гостей. Вслед за Нанкой появлялась чья-нибудь мамаша, держа за руку свое, покусанное Нанкой, дитя. Дитя всхлипывало и с удовольствием демонстрировало круглые часики, оставшиеся на руке от крепких Нанкиных зубов. Когда ее спрашивали: «За что?», она отвечала: «За все!», но из-под кровати не вылезала.

При всей своей боевитости в детском саду она очень скучала по дому, часто плакала и делала это очень громко. Отдыхающие санатория Министерства обороны, расположенного рядом, жаловались: приехали, мол, лечиться, а у них постоянно сердце рвется от жалости. Каждый божий день они слышат, какие нечеловеческие мучения испытывают в этом саду дети. На просьбы так не орать Нанка находчиво предлагала: «Заприте меня в чулан. Я хоть там спокойно поплачу!»

В один прекрасный день она обманула воспитателей, сказав, что потеряла от мамы записку, в которой говорилось, чтобы ее не укладывали спать в тихий час, а посадили бы в автобус первого маршрута. Через весь город до конечной остановки «Горбольница» Нанка ехала в кабине водителя, а дальше дорогу нашла сама.

Мама сидела в лифчике и трусах за письменным столом и писала сценарии очередных утренников (работала она тогда музыкальным руководителем в пяти детских садах), а я, почему-то оставленная в этот день дома, увидев Нанку, завизжала от радости. Поняв, что произошло, мама быстро оделась, схватила нас, и мы побежали на автобусную остановку. Но навстречу нам уже шла с перекошенным лицом заведующая детским садом. Нанку не ругали, мама молча переложила Нанкину руку в руку воспитательницы, та сжала ее покрепче, и они уехали.

Очень рано Нанка начала играть с мальчишками. Однажды, года в четыре, подошла к компании ребят на несколько лет старше ее и, стеснительно улыбаясь, попросилась с ними поиграть. Те засмеялись и отказали: не доросла еще. Она не отставала. Тогда они ради смеха предложили ей побороть самого толстого пацана по кличке Жопа. Мол, если поборет, тогда они ее возьмут. Не успела компания как следует посмеяться своей удачной шутке, как Жопа уже лежал на земле, а Нанка сидела на нем. Ребята поняли, что девчонка серьезная. С тех пор авторитет Нанки среди мелкой шпаны был непререкаем.

Когда приходило первое тепло и асфальт подсыхал, жизнь детей на улице не прекращалась до темноты. Человек двадцать мальчиков и девочек строгали из палок пики, сабли, шпаги, мечи, делали пистолеты из толстой негнущейся проволоки, заряжая их какими-то семенами-плодами, и под руководством моей старшей сестры выходили на тропу войны. По окрестностям Городка — бурьян в рост взрослого человека, в нем было хорошо прятаться. И никто нас не видел — только шорох и сдавленные крики, и где-то качается густая трава.

Мы бегали на гору жечь костер и давать клятвы. Держа в руках зажженные факелы, заволакивали пленных и раненых в пещеры. Раненым быть неинтересно: санитары так накладывали им жгуты и повязки, что рваться в бой становилось уже бесполезно, можно было только просить пить или бесславно умереть. Девочки, игравшие в «войнушку», мечтали о каком-нибудь подвиге, кого-то спасти или умереть как-то красиво, но, к сожалению, ограничивалось все ободранными коленками или кровью из носа. Взрослые эти игры не одобряли.

Мы приходили домой с наступлением темноты — с дикими глазами, грязные, пахнущие костром, отвыкшие за день от домашней жизни. Приносили с собой палки, ставили их в угол на веранде и строго следили, чтоб мама не выбросила. Засыпали прямо за столом, как солдаты. Мама робко спрашивала: «Девочки, вы девочки или мальчики?» Мы снисходительно улыбались насколько хватало сил. Уже лежа в постели, я спрашивала Нанку: «Завтра будем опять биться?» — «Конечно будем. Не волнуйся. Спи». И я, счастливая, засыпала.

Одна из главных уличных игр была игра «в классики». Мы чертили классики и набивали песком банку от гуталина. Называлась она биткой. Носком ботинка били по ней и скакали на одной ноге до наступления полной темноты.

Другая игра — «пробочки». Откручивались пробки от духов, одеколона, шампуней, клались в карман, и, потряхивая ими, мы шли на улицу. Кидая пробку на землю, нужно было с определенного расстояния попасть ею в пробку другого игрока, и тогда она становилась твоей.

Играли в «жмурки» и прятались по чужим палисадам, гремя выставленными на просушку тазами и ведрами, за что были с проклятиями гонимы хозяевами.