Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семьи вроде моей – не редкость. Многие считают даже безобидное проявление горя напоминанием об утрате и не позволяют себе признать боль семьи. Девочки, лишившиеся матерей и оставшиеся жить с отцами, оказываются в особенно невыгодном положении. В нашем обществе по-прежнему принято, что женщины выражают эмоции, а мужчины их подавляют. Отцы могут ощущать горе так же интенсивно, как и остальные члены семьи, но мужчины, привыкшие подавлять свои чувства, держать все под контролем и решать проблемы, часто не умеют проявлять эмоции на людях и не выносят этого. 20-летняя Лесли потеряла мать в 17 лет. «Мой отец посылал мне явный сигнал: “Не начинай плакать, иначе мы развалимся”, – вспоминает она. – Он действительно так думал. В моем доме горе, скорбь и плач считались чем-то опасным. Нам не разрешали плакать и горевать. Я жалею, что не сказала тогда отцу: “Это неправда, пап”. Жалею, что не плакала. Затем я сказала бы ему: “Видишь? Ничего не произошло. На нас не обрушились молнии”. Он бы тоже плакал, ну и что? Что в этом опасного? Я много плакала, когда проходила психотерапию. Тогда я злилась на психолога. Ничего плохого не произошло. Думаю, в моей семье все считали, что мои эмоции таили в себе огромную негативную силу. Тогда я считала себя всемогущей. Конечно, это было не так».
Горе не исчезает, когда мы пытаемся запереть его на замок в отдаленном месте, но именно это советуют делать многим из нас: не говори о боли, и она исчезнет. Любой, кто опробовал такой подход, знает, насколько он ошибочен. «В итоге тебя выводит из себя не смерть матери, – говорит 29-летняя Рэйчел, потерявшая мать в 14 лет, – а то, что ты не можешь говорить и думать об этом». Порой тишина, в которой нет места ни звуку, навязчивее слов. Если держать рот на замке, рано или поздно горе выйдет наружу – через глаза, уши и поры.
Чувствовать или не чувствовать
Неприятный факт, которого мы все хотели бы избежать, но не можем, заключается в том, что переживание горя приносит боль. «Мелочи – например, когда ты смотришь на свою руку и видишь руку матери – вызывают такую боль, что хочется убежать, – признается 26-летняя Донна, чья мать совершила самоубийство три года назад. – Но ты не знаешь, куда бежать, потому что бежать некуда. Ты звонишь папе и пытаешься объяснить ему это, а он отвечает: “Давай мы купим тебе билет, и ты приедешь к нам”. Но как это поможет? Ты по-прежнему борешься с болью в своей голове».
Клэр Бидвелл Смит написала «Правила наследия» – мемуары о том, как она привыкала к смерти матери в первые годы студенческой жизни, а затем, через десять лет, к смерти отца. Она вспоминает, как жила в состоянии оцепенения в течение трех лет после смерти матери. В 20 лет она бросила университет и начала работать официанткой в Нью-Йорке. Но чувство горя захлестнуло ее гораздо сильнее, чем она могла представить. Смит пишет:
Мое горе заполняет комнаты. Оно занимает пространство и выкачивает воздух. Оно не оставляет места нам.
Мы с горем проводим много времени вдвоем. Мы курим и плачем. Мы смотрим в окно на Крайслер-билдинг, мерцающий вдалеке, и бродим по комнатам квартиры, словно шахтеры, ищущие выход наружу…
Горе очень властно и не разрешает мне уходить куда-то без него.
Я тащу свое горе в рестораны и бары, где мы угрюмо садимся в уголок, наблюдая за остальными. Я беру горе на шопинг, и мы вместе ходим по супермаркету. Мы оба слишком опустошены, чтобы покупать много вещей. Горе принимает со мной душ, и наши слезы смешиваются с мыльной водой. Горе спит рядом со мной. Его теплые объятья, как снотворное, заставляют меня бессмысленно проводить в постели долгие часы.
Горе интенсивно, и оно сбило меня с ног.
Активно переживать горе – значит идти на риск. Нужно перестать себя контролировать и отпустить эмоции. Контроль создает иллюзию нормальности, но какой ценой? И как долго продержится эта иллюзия? 43-летняя Рита, которой было 16 лет, когда ее мать умерла от рака, говорит, что намеренное избегание горя помогло ей притворяться сильной, но не избавило от глубоких эмоций.
Я боюсь, что, если отпущу свою необъятную боль, просто сойду с ума. Я не смогу жить. Умом понимаю, что это не так, но не хочу пытаться. Я перепробовала все психотерапии и всегда иду к психологу с твердым намерением полностью прочувствовать свое горе. Я знаю, что должна проработать эту боль, но у меня не получалось. Я никогда не могла показать свою уязвимость незнакомцу.
Мне не хочется признаваться в этом, но фальшивость и избегание глубоких эмоций – моя сила. Да, звучит странно. Но на каком-то уровне это помогло мне выжить. Я – отличный сотрудник. Когда-то я была секретаршей, как и моя мать, но теперь окончила магистратуру. Я делаю успехи на работе и общаюсь с самыми разными людьми. Мне кажется, все потому, что я остаюсь очень сильной. Я должна держаться, потому что в глубине меня живет маленькая девочка, потерявшая маму. Она сломается от всей этой боли.
Рита готовится взглянуть в лицо своей печали, но это лишь полпути в процессе переживания горя. Нужно еще принять свою боль. Могла ли я признать до того, семилетнего периода жизни в Теннесси, что смерть матери оказала огромное влияние на меня или что я должна была ее переоценить? Нет. Я не собиралась погружаться в свои чувства, даже если бы меня заперли в клетке. Мне пришлось ждать своеобразного взрыва до тех пор, пока боль от игнорирования горя не стала невыносимой.
Эвелин Уильямс – сертифицированный работник и психолог, которая 13 лет вела встречи для студентов Университета Дьюка, лишившихся членов семьи. Она считает, что в глубине души мы знаем, когда наступит момент прочувствовать горе. Студенты, лишившиеся родителей в детстве или подростковом возрасте, вступали в ее группы, готовясь впервые обсудить утрату. Как только они отделялись от своих семей на физическом уровне и достигали психологической и эмоциональной стабильности, без