– В конце концов, это не барбитурат.

Я запил белые таблетки своим виски, наблюдая, как Джойс сбросила туфли, стянула через голову платье и повесила его на плечики в стенной шкаф. Того короткого момента, когда она отступила назад и повернулась, было достаточно, чтобы заметить под белоснежным лифчиком мягкое колыхание ее грудей, безупречно пропорциональных развороту плеч и пышной полноте грудной клетки. Она не сделала и трех шагов к кровати, как я поставил стакан на туалетный столик и обнял ее за голую талию.

Она прижалась ко мне быстро и крепко – как человек, который утешает другого. Но очень скоро поняла, что я ищу не утешения – по крайней мере, не в обычном понимании этого слова, – и тут же ее тело напряглось.

– Морис, ты с ума сошел, только не сейчас!

– Именно сейчас. Немедленно. Иди ко мне.

До этого лишь однажды мне случалось испытать подобное необоримое, всеохватывающее желание обладать женщиной, когда твое сознание плывет и впадает помимо воли в полудрему, а в теле само по себе начинает нарастать возбуждение, опережая привычный ход событий. Первый раз такое случилось в доме моей любовницы: я наблюдал, как она режет хлеб на кухне, в то время как ее муж накрывал на стол в комнате в конце коридора, так что моему сознанию и телу нужно было без малейшего промедления возвращаться в нормальное состояние. Я не мог допустить, чтобы сегодня все повторилось в точности, как в тот раз.

Джойс была совершенно голой, я еще местами одет, и, откинув край стеганого одеяла, я повалил ее на кровать. К тому моменту она уже отвечала на мои ласки томными, замедленными движениями; дышала глубоко, но в чуть учащенном ритме, с силой прижимая меня к себе, обнимая руками и ногами. Я полуосознанно чувствовал необходимость спешного конца, который, как мне казалось, можно до бесконечности оттягивать. Это было, конечно же, неосуществимо, и по какому-то едва уловимому сигналу – шуму далекой машины на дороге, или воспоминанию, или очередному движению, сделанному кем-то из нас двоих, – я довел ее и себя до крайней точки – раз, а потом еще и еще. После чего события последнего часа предстали передо мной с такой четкостью, будто до сих пор я только слышал о них в невнятном изложении с чужих слов. Мне показалось, что сердце остановилось в груди, а затем зашлось в неровном, отчаянном биении.

– Что с тобой? – спросила Джойс.

– Ничего, все в порядке.

Некоторое время я стоял не двигаясь, потом разделся полностью, накинул пижаму и отправился в ванную. Заглянув в гостиную, я увидел там вечернюю газету, аккуратно сложенную, на низком столике в том углу, где сидел отец, а в столовой все так же стояло кресло, в котором он умер. Обыденность этой картины на какое-то время успокоила меня. Вернувшись в спальню, я заметил, что Джойс, обычно общительная после любви, лежит, натянув простыню с одеялом на лицо. Это подтверждало мою догадку, что ей стыдно – не потому, что она занималась любовью в день смерти моего отца, а потому, что это доставило ей удовольствие. Однако, когда я залез в постель, она заговорила со мной голосом, в котором не было и намека на сонливость:

– Наверное, в этом нет никакого разврата, что мы с тобой вот так, поддавшись инстинкту… Природа заботится, чтобы жизнь продолжалась? Хотя и странно, у меня было такое ощущение, что инстинкт здесь ни при чем. Больше похоже на то, о чем пишут в книжках. Сама эта идея, я хочу сказать…

Я как-то не задумывался о подобном объяснении и теперь почувствовал легкое раздражение от ее проницательности или от того, что могло показаться проницательностью стороннему глазу. Все же утешала мысль, что мне приходится обсуждать этот вопрос с Джойс, а не с Дианой, которая пришла бы в восторг от такой возможности пофилософствовать и поковыряться у меня в душе.

– Я же не разыграл все это, – сказал я. – В таких ситуациях мужчина просто не способен притворяться.

– Милый, я знаю. Я другое хотела сказать. Просто, если взглянуть со стороны… – Она нащупала мою руку под одеялом. – Как думаешь, тебе удастся заснуть?

– Надеюсь, удастся. Только объясни мне одну вещь. В двух словах.

– Что именно?

– А то никак из головы не выходит. Расскажи по порядку, что произошло, когда я вышел. Если не узнаю все в точности, этот вопрос так и будет мучить меня все время.

– Ну, он заговорил о чем-то – в том смысле, что никто не имеет права беспокоить человека в его собственном доме, и вдруг замолчал, встал, но не так, как он обычно поднимается со стула, а резко, и стоит, и смотрит…

– Куда смотрит, на что?

– Не знаю. Смотрит в пустоту. В сторону двери. Затем он что-то воскликнул громко. Джек спросил, в чем дело, похоже, отцу стало плохо, и он упал на стол, а Джек подхватил его.

– Что именно он воскликнул?

– Я не поняла. Какие-то звуки. Затем Джек и я, мы вместе понесли его, и тут вернулся ты. Похоже, он не почувствовал никакой боли. Выглядело так, будто он сильно удивился.

– Может, испугался?

– Ну… если только самую малость.

– Самую малость?

– Ну, наверное, даже и не малую. Должно быть, он почувствовал, что приступ приближается; нарушение в головном мозге, сам понимаешь.

– Да. От таких вещей еще бы не испугаться. Ну ясно теперь.

– Не надо мучить себя. – Джойс крепко сжала мою руку. – Ты бы ничем не смог помочь, даже если б находился в тот момент рядом с ним.

– Да, боюсь, что не смог бы.

– Конечно, не смог бы.

– Я забыл сказать Эми, где мы его… что он в своей комнате.

– Она не войдет туда. Я прослежу за этим завтра утром. Еще минута, и я засну. Эти таблетки просто валят тебя наповал.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и каждый выключил лампу у себя в изголовье. Я перевернулся на правый бок, в ту сторону, где окно, хотя его совсем не было видно в темноте. Ночь оставалась такой же теплой, но за последний час духота ощутимо спала. Подушка, казалось, накаляется, едва коснешься ее щекой, и постепенно превращается в конструкцию из жестких валиков и угловатых пластин. Сердце в груди билось тяжело и учащенно, будто перед испытанием средней тяжести, вроде зубного врача или торжественной речи, которую тебе нужно произнести. Я лежал, ожидая, когда произойдет очередная задержка и последующее учащенное биение – тот сбой ритма, который случился десять минут назад, а до этого еще раз двадцать в течение дня. Я как-то упомянул об этом явлении в разговоре с Джеком, а он ответил – скорее снисходительно, чем раздраженно, но во всяком случае с особой интонацией, – что это пустяк, что просто сердце периодически дает само себе сигнал сделать дополнительный удар, поэтому следующий толчок получается с задержкой и кажется слишком сильным. Все, что я мог возразить (про себя), так это то, что лично мне эти чертовы сбои кажутся далеко не пустяком. Минуты через две произошло то, чего я ждал: сердце екнуло, за этим последовала пауза, длительность которой заставила меня втянуть в себя воздух и задержать дыхание, а затем – несильный, но ощутимый удар в грудную клетку. Я сказал себе, что не стоит волноваться, это нервы и все пройдет, как в прошлый раз (я по природе ипохондрик), а через минуту начнет действовать успокоительное, все идет естественным образом и не следует слишком уж зацикливаться на самом себе. Видишь, уже легче, уютнее, прохладнее, умиротвореннее, уже стало дремотно и туманно…