красота: белые поля без всяких мыслей и памяти. Казалось, что все это не имеет конца, не имеет времени и вообще ничего привычного. Где-то за окном заканчиваются рассуждения: если бы они не заканчивались, дорог было бы много, а их вовсе нет. Семен переменился лишь тогда, когда увидел, что едут они так близко к воде, что можно ненароком в нее свалиться.

– А чего мы так близко к воде едем? – спросил он.

Сидящая рядом старушка на него покосилась.

– Вода под колесами прямо! Ни берега, ничего нет, сразу вода начинается. – Семен уставился в окно.

– Ненормальный какой-то, – услышалось от старушки, – всю жизнь так автобус ходит.

– Вас интересует, почему вода так близко? – Внезапно к Семену подсел улыбающийся мужчина средних лет с еле заметной сединой. – История обычная. Я работал на этой дороге. Тогда плотину неподалеку строили и мост проектировали. Инженерá, люди с большой буквы. Все расчеты пока выверишь, цифры и места – это вам не шутки! – Он поднял вверх указательный палец, придавая сказанному еще более высокий смысл. – Одна цифра не сойдется – бобры плотину съедят, или мост рухнет. Ошибок нельзя допускать. Все точно делаться должно! А архитектура? Реализация зданий, высоток… Это же… – Он поднял палец еще выше, не переставая при этом улыбаться.

– Лучшая архитектура у итальянцев, – заметила старушка.

– Не у итальянцев, а у корсиканцев – выходцев со свободных территорий. Римское право надо знать. Я и в Неаполе, и в Венеции бывал: на лодочках плавал, архитектуру смотрел. Нет, всё не то. Там люди страсти, смуглые такие, красивые. А архитектура не та! Венецианское стекло, резные решетки… Не то всё это.

– По воде ведь едем! – Семен не отрывал глаз от окна.

– Это ли вода, – усмехнулся мужчина, – вода настоящая – среди морей.

– И океанов. Мировой океан, – добавила старушка.

– Да что там океан! Атмосферные слои – вот скопление силы.

– Атмосферное давление!

– Да.

– Да-да.

– Точно.

– Точно-точно. Атмосферное давление.

Семен с тревогой посмотрел по сторонам, но, увидев всеобщий покой, несколько утешился. Не оставалось ни сил, ни смысла выходить. Там открывались новые заснеженные поля, а влево от взгляда – небо без волнений, обычное.

– Я тоже всю жизнь инженером проработала, – продолжила старушка. – Знаю, как мосты строятся. Куда едешь-то?

Семен вопросительно посмотрел на старушку, ничего не ответив.

– Ночевать есть где? Если нет, то у меня в сарае рабочие часто ночуют. Можешь и ты пристроиться. За это поможешь мне полы переложить. Устраивает?

Семен закивал. Поля за окном заняли новые просторы. Семен решил проследить, где они заканчиваются, но вскоре понял, что они могут не кончиться вообще. Тем временем автобус опустел, Семен остался наедине со старушкой. Он посмотрел в ее глаза. Там не было ничего сложного и необычного.

Автобус остановился вне видимой жизни. Там уже не было пения птиц, криков животных. Старушка повела Семена запорошенными лесными дорожками, а когда те кончились – прямо через снеговые завалы.

– В молодости верилось, что дороги нормальные построят, не надо будет зимой через сугробы перелезать. – Старушка засмеялась.

– Я когда-то думал, что должно нечто произойти и чувства всех людей будут преобразованы. Кого любили – того и останутся любить, но уже по-другому, более чутко. Думал, что в один миг все остановятся, новые чувства получат и дальше заживут. Кто захочет – к старому вернется, а кто решит по-новому жить – будет иным. А от чувств и мысли другие пойдут, а за мыслями и вся жизнь переменится. Нет-нет, ничего страшного, это только поначалу смотреть, слышать, касаться трудно будет, в одном взгляде или прикосновении целые страны будут открываться: моря, леса, разговоры животных и птиц. А потом все привыкнут, даже самый тусклый человек преобразуется, вскрикнет, и откроется все это перед ним. Конечно, напугается немного. Я как-то пришел на работу, увидел людей: честных, справедливых. Сказал однажды о преобразовании чувств – и все засмеялись. Тогда смех и меня захватил, я понял ошибку: никакого преобразования не будет, смех накроет все чувства и даже страхи. При встрече смерти все будут смеяться, при рождении тоже – не плакать, а хохотать. Мир превратится в большую улыбку, обсмеет все: зло и добро, всякий смысл, самого себя и остальных. Не будет больше ночных кошмаров – просыпаться будут по ночам от хохота. Самое страшное насилие предстанет – и ничего кроме смеха не вызовет. Я сейчас говорю и сам не знаю, как удерживаюсь, чтоб в смехе не забиться.

– Вот и пришли. Не привередничай, что есть, то и бери. Здесь и ложись. А с утра полы начинай стелить. Поживешь с недельку – заплачу в конце.

Семен сбросил куртку, присел на отсыревший диван, что стоял вдоль стенки.

– Куртку не снимай лучше на ночь. Холодно тут. Я тебе одеяло дам, укройся поверх куртки. Я в доме протоплю, сюда тоже тепло дойдет, согреешься. У меня часто здесь кто-то из рабочих ночует.

– А самое страшное, что преобразование может все-таки прийти, ради людей прийти. Но мир обсмеет его, и оно обратно уйдет. Пойдет оно к напуганным – тем не до смеха. И к сумасшедшим тоже пойдет – у них смех по-иному выходит, не оттого, что все смешно. Их трясет болезнь, а вокруг думают, что им весело. И меня сейчас озноб охватил, но не оттого, что тут холодно: внутри отчего-то трясет. Сначала страшно было, а теперь… Думаю, что так и лучше.

– Будет холодно – к стене спиной прислонись. Я еще кипятка принесу: на ноги полей, а потом их одеялом окутай. Обожжет немного, но это хорошо – отвлечет от холода.

– Да-да, это хорошо. Так и надо.

Старушка ушла. Семен расположился поближе к стенке. Вскоре он почувствовал, что в доме затопили. По телу пошло приятное тепло, стало легче, даже радостнее. Семен улыбнулся. Показалось, что сырости и холода почти не осталось. А чем плотнее он прижимался, тем глубже тепло в него проникало. Захотелось слиться со стеной, чтобы сначала тело, а потом голова и вся суть погрузились в покой. Он закрыл глаза.

Проявились старые дома вроде тех, что рушатся в новое время. Большие, но неудобные квартиры. Семен понял, что скоро должно что-то произойти, посмотрел по сторонам, надеясь увидеть намеки на ожидание у окружающих людей. Выбежал на балкон. Повсюду были люди: они и правда готовились. А солнце поднималось, становилось ярче и страшнее. А когда установилось над Семеном, то всем своим светом вошло в него. Он закричал.

Семен открыл глаза. Это был не солнечный, а лунный свет. Он пробивался через щели сарая, но пробивался четко, будто преград