Не знаю, чем бы закончилась эта сложная душевная конфронтация, если бы Валерия Михайловна не скончалась вскоре.

Произошло это днем, в четыре часа. Стоял май. Было жарко и солнечно, но еще не душно, как бывает настоящим летом.

Он приехал с утра. Я обрадовалась: хорошо, что Вадим на службе. Георгий Петрович в его отсутствие обычно безвылазно сидит в своей комнате и даже не всегда выходит к обеду. Значит, сегодня не будет тяжелых, неловких сцен и можно позаниматься, потому что у меня скоро сессия, а лекции в этом семестре я пропустила почти все по причине Валериной болезни.

Я так и сделала. Собрала учебники и ушла заниматься в столовую. Проходя мимо спальни, притормозила на минутку. Представила: он сидит у изголовья Валериной кровати и держит ее за руку. Рука у Валерии Михайловны детская, невесомая. Я, когда мою ее, боюсь дотрагиваться именно до рук. А он – ничего. Может сидеть так целыми днями.

Они почти не разговаривают. Сил у свекрови мало. Она часто засыпает, впадает в забытье.

Зачем это ему? Вызывающе, шокирующе молодому, стройному, как будто летящему? Зачем ему эта костлявая рука, эта восковая голова на подушке: откуда ни смотри, увидишь только профиль и никогда – анфас?

Надо признать, Валерия была красива и перед смертью. Правда, это была какая-то жуткая, потусторонняя красота. Эстетизация ужасного в духе рассказов Эдгара По.

Ерунда! Он просто ее любит, как никто никогда не любил меня. Вадим на такое не способен в принципе. Это же мужской поступок – просиживать дни напролет возле умирающей. А Вадик – еще ребенок. Валерия, пока была в состоянии, так старательно вдалбливала ему в голову эту мысль. На самом деле скоро ему исполнится тридцать лет...

В комнате послышались шаги, и я, как с места преступления, рванула в столовую из-под двери спальни.

Наука в тот день не лезла мне в голову. Я тупо смотрела в книгу, когда он пришел и сказал бесцветно:

– Она умерла.

– Садитесь, – пригласила я. – Я вам сейчас налью чаю.

Почти залпом он выпил стакан горячего чая. Кажется, не почувствовал, что обжегся. Кивнул на пустой стакан:

– Налейте еще... Вы знаете, я сегодня потерял самое дорогое, что было у меня в жизни.

– Я понимаю.

– Я не могу простить себе...

– Оставьте! Вы сделали, что могли.

– Нет-нет, другое... Тогда, в молодости. Я ведь очень давно знал Леру. Вы не поверите, всю жизнь я думал о ней. Все собирался ее найти... А потом она сама отыскалась.

Он сидел на ее месте.

Сидя здесь несколько месяцев назад, она почти теми же словами рассказывала мне печальную историю их встречи и разлуки.

– Хорошо, что вы все-таки встретились. Хотя бы в конце. Без вас ей было бы очень, очень плохо.

– Вы так считаете?

– Она всю жизнь беспокоилась о достоинстве. Благодаря вам она смогла достойно уйти.

– Она должна была жить! – произнес он с тихим отчаянием.

– Это не нам решать.

– Я знаю, у вас были непростые отношения.

– Но я никогда не желала ее смерти! Однако не в этом дело... Вообще-то идите домой, пожалуйста.

– Как?! А похороны?! Кто будет заниматься похоронами?

– Не беспокойтесь, мы сами похороним ее.

– Вы?

– Ну да. Мы. Ее муж, сын, невестка.

– Да что ж вы... раньше-то?

– Давайте определимся, – предложила я. – Раньше мы тоже делали что могли. И вы делали. Но вы могли больше. А теперь все, что бы вы ни сделали, будет неконструктивно. Разрушительно.

– Почему? Что такое вы говорите?! Я хочу ее проводить! – настаивал он.

– Дайте сыну проститься с матерью. Уважайте чужие чувства!

– Возьмите, по крайней мере, деньги.

– Спасибо, – поблагодарила я.

С непроницаемым лицом Вадик вошел в прихожую. Осмотрелся.

– Он здесь? – Я покачала головой. – Приходил?

– С утра.

– Как мама?

– Иди поешь.

– Не обманывай меня! Что с ней... что случилось?

– Все равно это должно было случиться. Она так мучилась...

– Где моя мать?

– Вадик... я прошу: успокойся.

– Значит, она умерла?! Боже мой! Боже мой... – Он плакал. – А папа? Папа знает?

– Я заходила к нему... Он спал, кажется.

– Надо ему сказать! Я сейчас.

Неестественной прыгающей походкой Вадим направился в комнату отца.

– Она умерла!.. Папа! – Детское, ничем не прикрытое горе рвалось из его груди наружу. – Умерла сегодня. Ты слышишь? Идем к ней. Идем, надо проститься. Пап!!!

Напуганная его отчаянными воплями, я распахнула дверь. Вадим ходил из угла в угол, меряя комнату по диагонали. Георгий Петрович сидел в углу дивана. Вроде бы как обычно. Но я почувствовала неладное.

– Георгий Петрович, вы слышите?! Валерия Михайловна... в общем...

Я никогда не забуду его взгляда, обращенного ко мне в ту минуту. В нем читались глубокое осознание случившегося и боль, материализовавшаяся боль.

– Георгий Петрович, надо пережить... Будьте мужественны!

В ответ он издал странный гортанный звук, нечто среднее между мычанием и рыком.

– Что с вами?

Звук повторился.

– Па-а-па... – Вадим вдруг резко остановился, замер посреди комнаты. У него побелели губы. – Па-а-п, что с тобой?!

Георгий Петрович не шевелился.

– Скорее, Вадик! Скорей! Вызови скорую! – закричала я.

– Скорую? Да в чем дело?

– Мне кажется, у него инсульт. Я попробую кое-что предпринять... Не стой же – звони!

В институте пришлось брать очередную академку. После инсульта Георгий Петрович не мог самостоятельно передвигаться, есть-пить, и трижды в день ему необходимы были уколы.

А вскоре подоспело новое несчастье. Вадима уволили с работы. Страна отказалась от монополии на внешнюю торговлю, и ведомство спешно сокращало сотрудников. Кормить лишних людей никто не собирался – наступали суровые времена.

Теперь Вадик каждое утро ходил к метро покупать газету бесплатных объявлений. Звонил, потом ждал ответа – летел на каждый звонок. Однажды я случайно услышала фрагмент его телефонного разговора.

– Вам нужны морильщики тараканов? – В трубке что-то быстро проговорили. – Что вы сказали?.. Я семьдесят восьмой позвонивший? Вы имеете в виду, что столько не требуется. Ну ясно. Извините.