— Рекс Стаут — это писатель-детективщик пятидесятых годов?

— Тридцатых. — Блю остановился и пропустил вперед огромный трейлер. — А вы никогда не читали о Ниро Вулфе?

Она перевернула книгу, чтобы просмотреть рецензии.

— Я о нем слышала. Это сыщик, верно?

Он кивнул, ожидая зеленого света светофора.

— Очень колоритный тип. Любимый герой моего отца. В его кабинете я обнаружил целую кипу книг о Ниро Вулфе, когда мне было одиннадцать или двенадцать. Прочитал их все от корки до корки. — Дорога освободилась, и Блю газанул через узкое двухполосное шоссе. — Я считал, что Ниро Вулф — самый великий человек на свете.

Элли нравился его голос — такой музыкальный, с глубокими нотами и медленным ритмом.

— А почему?

Минуту он молчал, и у Элли сложилось впечатление, будто он обдумывает, что можно сказать, а что нет.

— Он такой добродушный толстяк, который посылает своих людей собирать факты, касающиеся различных дел. У него есть повар-гурман, Вулф — знаток пива. — Блю усмехнулся уголком рта. — Но больше всего мне понравилось, что он коллекционирует орхидеи. В верхней части дома у него есть специальная комната, и он проводит там два часа каждое утро и каждый вечер, занимаясь орхидеями.

Элли вспомнила об оранжереях.

— А в какой области наук вы получили степень, доктор? — спросила она. — В садоводстве?

— Почти. В ботанике.

Элли рассмеялась, не удержавшись:

— Правда?

Он неохотно улыбнулся, искоса взглянув на нее.

— Знаю, знаю. Чудачество, верно? Все в округе тоже считают, что это такая шутка. Я просто никогда не любил бездельничать.

— Значит, ваши оранжереи полны орхидей, как у Ниро Вулфа?

Он посмотрел ей прямо в глаза, сверкнув голубизной радужек.

— Думаю, вам проще пойти и выяснить это, не так ли, мисс Коннор?

"Ну и почему это прозвучало так зловеще?" Она положила книгу на место.

— Наверное, я так и сделаю.

Элли скорее предположила бы, что он получил степень в какой-нибудь эзотерической и абсолютно бесполезной области философии или истории. Его послания были яркими и иногда немного таинственными. Она бы сказала, что он превратил безделье в своего рода искусство, судя по тому огромному количеству времени, которое он проводил в чатах. Она поерзала на сиденье, сложила руки. Взвесила все. Значит, он не просто красавчик.

Всю оставшуюся дорогу от города до его владений они промолчали. Элли смотрела в окно, стараясь не думать о том, на что похожа оранжерея, полная орхидей. Блю включил радио. Мелодия свинга заполнила пропасть между ними веселыми звуками трубы, и Элли на минуту закрыла глаза, представив себе отчаянную публику, старавшуюся в неистовом танце забыть о войне, которая увела их любимых на другой конец света.

— Свинг всегда заставляет меня испытывать меланхолию, — сказала она.

— Простите. — Он положил руку на переключатель. — Поищем что-нибудь другое.

— Нет-нет, я не это имела в виду. — Она пожала плечами. — Просто объяснила.

Он кивнул, убрал руку. Элли хотела спросить, почему он выбрал эту волну, предпочтя ее "40 лучшим хитам" или классике, но передумала. Затормозив перед ее домиком, Блю, не выключая мотора, сказал:

— Утром я отвезу вас к Роузмэри, ее дом трудно найти.

— Вам вовсе не обязательно это делать, Блю. Я не собиралась лишать вас всего свободного времени.

— Этого я бы вам и не позволил. Немного помочь по-соседски — совсем другое дело. Буду здесь в половине седьмого.

Элли кивнула, решив, что не стоит спорить:

— Спасибо.

Она вышла и смотрела, как он отъезжает, чувствуя какое-то странное стеснение в груди. Это был одновременно и соблазн, и предупреждение. Блю Рейнард произвел на нее гораздо большее впечатление, чем она ожидала.

Но не в ее характере было сидеть и подробно анализировать подобные вещи. Она выпустила Эйприл, чтобы та немного побегала, потом налила себе стакан чаю и села на ступеньках крыльца, прихватив с собой одну из папок с материалами, что оставил ей Блю. В основном это были газетные вырезки 30-х и 40-х годов, и Элли ощутила теплую волну благодарности за то, что он побеспокоился об этом.

Она отложила ксерокопии статей в сторону, придавив их камнем, чтобы не унесло ветром, и быстро просмотрела остальные материалы. Списки музыкальных клубов, их адреса, возможные контакты, имя редактора местной газеты, адрес церкви. Последнее заставило ее улыбнуться. Насколько было известно, церковь в жизни Мейбл не сыграла большой роли. Но тогда множество детей впервые учились петь именно в местных церковных хорах.

Последней лежала фотография, черно-белая, глянцевая, размером 8x10 — такие часто снимают в клубах путешествующие фотографы. Группа из семи или восьми человек сидела вокруг стола, разодеты все были в пух и прах, волосы напомажены и прилизаны, на темных лицах сияют улыбки. В центре — юная Мейбл Бове, с затуманенными смеющимися глазами экзотической формы. На ней темное платье в горох из вискозы, не скрывающее ее русалочьих форм.

Элл и долю смотрела на снимок, ощущая ту же самую боль, которую почувствовала, когда впервые увидела портрет Мейбл. Сколько ей лет на этой фотографии? Восемнадцать, девятнадцать? Элл и перевернула снимок и увидела: "Музыкальное кафе Хопкинса, 2 ноября, 1939 г.".

Даже еще не восемнадцать. Мейбл было шестнадцать, и она уже так поособенному смотрела Мейбл было шестнадцать.

Элли со вздохом встала и посвистела Эйприл, которая тотчас примчалась по высокой луговой траве. "Пора рассказать настоящую историю Мейбл Бове! Почему она исчезла как раз в тот момент, когда должна была обрести славу и состояние, о чем мечтает каждый музыкант?"

Роузмэри любила обедать в парикмахерской Конни. Обеих женщин связывала иногда даже нежеланная для них дружба, связывали обстоятельства, не зависящие ни от одной из них, начиная с решения правительства штата о смешанном обучении в их маленьком городке. В тот год они вместе пошли в старший класс. Потом их парни — Бобби и Маркус — отправились в учебный лагерь для новобранцев в одном автобусе. В начале семидесятых был такой период времени, когда Конни оставалась единственным человеком в мире, с кем Роузмэри могла поделиться своими страхами, и наоборот. Но после этого они разошлись и каждая жила своей жизнью. Вышли замуж, нарожали детей и переживали все, что было связано с этим. Обе были из хороших семей, и каждая заняла достойное место в обществе. Они разговаривали время от времени, встречаясь на улице, но этим и ограничивалось их общение.

Пять лет назад колесо их жизни снова повернулось в одну сторону: они овдовели с разницей в четыре месяца, первой — Конни.

Она проводила много времени за чтением астрологических прогнозов и утверждала, что их звезды находятся в одном ряду. Роузмэри считала, что обе они — жертвы стечения неблагоприятных обстоятельств.