в женских тряпках? — спросил он зло.

— Есть причины, — ответил я. — Уехав отсюда, миссис Кингсли не вернулась домой. Муж ее больше не видел и ничего о ней не знает.

Он опустил руки вдоль тела и сжал кулаки.

— Точно. Легавый, — зарычал он. — Первая догадка всегда верная. А я уж подумал, что ошибся. Надо же так опростоволоситься. Чего только не наболтал. Поплакался в жилетку, придурок чертов.

— Я умею хранить секреты, — сказал я и, обойдя его, направился в кухню.

Там была большая зеленая с белым печка, сосновая раковина с эмалевым верхом, электрический титан, а за перегородкой — веселенькая столовая с кучей окон и дорогой пластиковой мебелью. На полках стояли разноцветные тарелки, чашки и набор металлических подносов. Порядок всюду — безупречный: ни одной грязной чашки или тарелки, ни одной недомытой рюмки или пустой бутылки, ни одной мухи или муравья. Какой бы шальной образ жизни ни вела миссис Кингсли, богемного беспорядка за собой она не оставляла.

Я вышел через гостиную на крыльцо и подождал, пока Билл Чесс запрет дверь. Кончив возиться с замком, он кинул на меня злой взгляд.

— Я не просил вас раскрывать душу, — сказал я, — но и останавливать не хотел. Кингсли не обязательно знать про проделку своей супруги, если, конечно, за всем этим не стоит что-то более серьезное.

— Черт вас дери! — буркнул он с тем же злым видом.

— Ладно, пусть дерет. А не может быть, что ваши с Кингсли жены удрали отсюда вместе?

— Не понял.

— Когда вы поехали топить горе в вине, они, положим, поругались, помирились, поплакали на груди друг у друга, и миссис Кингсли взяла вашу жену с собой. У нее же, наверное, была здесь машина?

Идея эта казалась мне глупой, но он отнесся к ней всерьез.

— Нет. Ни на чьей груди Мьюриел плакать не станет. Не такой человек. А уж если и поплачет, то не в компании с этой шлюхой. Потом, у нее свой «форд». Мой ей водить трудно — из-за ноги там переделано управление.

— Это я так. Ляпнул, не подумав.

— На то и голова, чтобы думать.

— Для человека, который исповедуется перед первым встречным, больно уж вы обидчивы.

Он сделал шаг в мою сторону:

— Может, вам еще чего не по душе?

— Слушайте, приятель, — сказал я, — мне ужасно хочется относиться к вам хорошо. Так помогите хоть малость.

Он тяжело задышал, затем беспомощно развел, руками и уронил их.

— И правда. Только и делаю, что порчу кому-то настроение. — Он вздохнул. — Хотите пройти вокруг. озера?

— Хочу. А ваша нога выдержит?

— Не впервой.

Дружно, как нажравшиеся щенята, мы пошли рядом. Надолго ли этот мир? Дорога, как раз в ширину машины, вилась над водой между больших скал. Посередине пути на скальном фундаменте стоял коттедж поменьше. Третий виднелся у конца озера, на клочке почти ровной земли. Оба были заколочены и казались давно заброшенными.

Через минуту-другую Билл Чесс спросил:

— Это правда, что Кристл сбежала?

— Похоже на то.

— Вы настоящий полицейский или так, частная ищейки?

— Частная.

— Она уехала одна или с кем-то?

— Думаю, что с кем-то.

— Ясное дело. Кингсли мог бы догадаться, что этим дело и кончится. Дружки у нее не переводились.

— Здесь? — Он не ответил. — А некоего Лавери среди них не было?

— Откуда мне знать?

— По поводу этого Лавери никаких секретов нет, — сказал я. — Она дала телеграмму из Эль-Пасо, что отправляется с ним в Мексику.

Я вытащил из кармана телеграмму и протянул ему. Он нацепил очки и остановился, чтобы прочесть ее. Потом отдал мне бланк, спрятал очки и засмотрелся на голубую воду.

— Так что темнить нет смысла, — добавил я. — Никого вы не подведете.

— Один раз он приезжал.

— Он и сам признает, что встречался с ней месяца два назад. Может быть, и здесь. Но уверяет, что больше не видел. Вот мы и не знаем, верить ему или нет. Никаких оснований ни для того, ни для другого.

— Значит, сейчас она не с ним?

— Так он утверждает.

— По-моему, она не из тех, кого волнует такая чепуха, как брак, — сказал он трезво. — Медовый месячишко без регистрации, кажется, больше бы ее устроил.

— А если без «кажется»? Что вы знаете точно? Вы видели, как она уезжала? Или, может быть, что слышали?

— Нет, ничего не знаю. Да и знал бы — не сказал. Может, я и мерзавец, но не до такой степени.

— И на том спасибо, — сказал я.

— Не стоит благодарности. К черту и вас, и всех шпиков на свете.

— Опять полез в бутылку, — вздохнул я.

Мы дошли до конца озера. Я оставил Билла на дороге и спустился к пирсу. Прислонившись там к деревянным перилам, я увидел, что оркестровый павильон — всего лишь декорация: две перегородки, поставленные под прямым углом и перекрытые куском крыши шириной не более двух футов. Билл Чесс тоже спустился вниз и склонился у перил над водой.

— А за выпивку спасибо, — сказал он.

— Не стоит. Рыба тут водится?

— Немного старых форелей. Ужасные шельмы. А молоди нет. Сам я рыбу не ловлю. Извините, что снова завелся.

Я ухмыльнулся, тоже положил локти на перила и уставился в глубокую спокойную воду. Отсюда она казалась зеленой. Внезапно в глубине что-то крутанулось и промелькнуло зеленоватой стрелой.

— Это папаша, — объяснил Билл. — Только гляньте, какой здоровенный. Разъелся, шельма, и ни капли не стыдно.

Внизу под водой виднелось что-то похожее на настил. Зачем он тут, я не понимал и спросил Билла.

— До того, как возвели плотину, здесь стоял старый причал. Потом вода поднялась, и он оказался на глубине в шесть футов.

Недалеко от нас к столбику была привязана потертой веревкой плоскодонка. Она лежала на воде, почти не покачиваясь. Воздух пронизывало солнце, и было тихо, покойно, как никогда не бывает в городах. Я мог бы стоять так часами, просто стоять, забыв о Дерасе Кингсли, о Кристл и ее любовниках.

Вдруг Билл вздрогнул и зарокотал, словно высокогорный гром:

— Смотрите сюда!

Его крепкие пальцы впились мне в руку с такой силой, что я чуть не взвился. Низко свесив голову через перила, он как безумный вглядывался в воду, и лицо его, насколько позволял загар, побледнело. Я тоже уставился вниз.

Под смутно зеленеющими в глубине досками что-то лениво колыхнулось, замерло, снова колыхнулось, исчезло.

Это «что-то» очень напоминало человеческую руку.

Билл Чесс напряженно выпрямил спину, повернулся и захромал по пирсу к берегу. Там он нагнулся над кучей камней, обхватил какой покрупнее и поднял на грудь. Когда он шел назад, до меня донеслось тяжелое