Кончилась жатва. Хлеб в поле уже был скошен, прошла подборка. На полях стало почти пусто, но и тогда не разрешали собирать колоски, которые кое-где оставались. Однако голод все равно гнал людей туда. В основном за колосками ходили дети, потому что детей могли только прогнать, а взрослых – и в тюрьму посадить.

Тетя сшила нам полотняные мешочки, повесили мы их на плечи и пошли за колосками. Сидим в лесу, высматриваем, не едет ли объездчик. Страшно, а идти надо. Наконец выскакиваем на поле, хватаем эти колоски трясущимися руками и все оглядываемся. Увидим человека вдали – и со всех ног в лес, чтобы спрятаться. Потом снова выходим, преодолевая страх. Наберем котомку и несем в лес, где стоит мешочек. Пересыплем колоски туда, и снова на поле. Ноги босые, сухая стерня впивается в подошвы, оставляя в них болезненные занозы, но приходится ходить снова и снова.

Однажды идем мы с Валей с поля. Очень устали, потому что отправились за колосками аж к соседнему селу. Жара стоит. Хочется и есть, и пить. Добрались мы до места, где в войну был немецкий аэродром. А там остались огромные ямы после того, как отступающие немецкие войска подрывали боеприпасы. Стоит в этих ямах желтая вода. Я зашла в нее по колено.

– Какая водичка теплая, – говорю подружке.

– Так давай искупаемся, – предлагает она.

Мы осмотрелись – вокруг ни души.

Напились из этой ямы, поскидывали одежонку и полезли купаться. Только и радости, что вода теплая! Пришли домой, я рассказала матери, где мы купались. А она нас выругала, потому что уже бывали случаи, когда дети подрывались на минах и снарядах, которые остались в земле после войны.

Но однажды объездчик нас все-таки догнал. Мы так увлеклись, собирая колоски, что не заметили его. А он был на коне, с кнутом в руках. Мы поздно спохватились и с криком понеслись в лес. Почти у самого леса он налетел на нас с грязной руганью – и кнутом по спинам, кнутом! Домой мы пришли в слезах. Одежда на спине присохла к кровоточащим рубцам. Обмыла нас мать, уложила рядком на лавку и обработала раны чистотелом, чтобы могли снова идти за колосками.

Собранные колоски толкли в ступе железным толкачом, который называли ломом. Потом ость и полову отвеивали на ветру над деревянным корытом, и уже после этого мололи зерно и пекли хлеб.

Сколько же в тот год у нас, детей, было работы! Надо и цвет акации собирать, и груши-дички из лесу носить и сушить, и колоски собирать. А я еще ходила в лесничество – собирать сосновые шишки, и на поле – обдирать пух с кок-сагыза. А какая радость была, когда нам сказали, что зернышки желтой акации будут принимать за деньги! Наберем мешок стручков, потом дома высушим, вылущим, и – бегом сдавать.

Осенью мне за хорошую учебу на торжественной линейке в школе подарили настоящие чулки. Радости – и не описать! На Октябрьские праздники мне вручили в колхозе грамоту ЦК комсомола. Мы ее дома повесили в рамочке на стене.

А зимой опять стало нечего есть. Пошли слухи, что люди ездят на Западную Украину и меняют там вещи на зерно.

– Поеду и я на запад, – сказал однажды отец, – потому что не выживут дети.

– О Господи!.. – всхлипнула мать.

– Зачем ехать в такую даль? – вмешалась Тетя. – Пойду в город, может, там удастся что-нибудь выменять.

Ходила она пешком в город целую неделю подряд, носила на базар вещи, мерзла с ними целыми днями. Мы ждали ее с нетерпением и надеждой, но всякий раз она возвращалась, отводя глаза и с пустыми руками. Должно быть, у людей уже не было ни зерна, ни муки. Достала мать из сундука то платье, что папа с войны привез ей в подарок.

– Забирай, – говорит папе. – Оно почти новое. Я всего несколько раз в церковь надела, и все.

Тетя достала свой платок, мамина сестра – свой. Поехал отец с этими вещами на запад, а мы стали его ждать. И дождались! Привез он тогда полмешка зерна. Какое же это было счастье!

В советские времена колхозники имели право на приусадебный участок площадью в три десятых гектара независимо от количества членов семьи, а служащим полагалось по 25 соток. После войны в нашей семье было девять человек. И на нашей делянке были грядки с овощами, росли картошка и рожь. Колосья ржи жали серпами, потом молотили цепами, а после зерно мололи на самодельной мельнице. Хлеба на девять ртов всегда не хватало, поэтому в тесто добавляли тертую картошку. От этой добавки хлеба становилось больше, но он не поднимался и был не мягкий, а твердый, как кирпич, и имел неприятный привкус.

Возле нашей хаты было только двадцать пять соток, поэтому нам дали еще клочок огорода за селом. От нашей улицы проулок вел на поле, где и был этот огород. Мы его называли «У акаций», потому что вдоль дороги росли кусты белой акации. Уже с пяти лет я ходила туда одна – полоть картошку. И всегда мне было там жутковато. Однажды я слышала, как Тетя рассказывала, что на месте нашего огорода стояла усадьба деда Грицка. Жил он уединенно и тихо. Но однажды молния ударила в его хату, и она сгорела вместе с хозяином. А на том месте, где на нашем огороде ямка, был дедов погреб. Я слушала этот рассказ вполуха, но с тех пор, когда приходила на огород, обходила эту ямку стороной. Боязно: а ну как провалишься в погреб, а там обгорелый дед Грицко лежит.

Однажды я и в самом деле не на шутку перепугалась. Иду себе проулком на огород, песенку напеваю, и вдруг вижу – стоит посреди дороги петух… без головы! Я так испугалась, что завизжала и со всех ног кинулась домой.

– Там!.. Там!.. – запыхавшаяся и перепуганная, тычу куда-то пальцем, а сама не могу и слова вымолвить.

– Что случилось? – бросилась ко мне Тетя.

– Там…

– Тебя кто-то обидел?

– Нет.

– Да что ж случилось? Говори, Марийка! – Тетя побрызгала мне в лицо холодной водой.

– Там петух без головы! – выпалила я на одном дыхании.

– С отрубленной головой? – допытывается Тетя.

– Нет! Там, на дороге, стоит петух, а у него головы нету-у-у!

– Быть того не может! – усмехнулась Тетя, поняв, что ничего страшного не случилось. – Детка моя, тебе почудилось. Успокойся и иди на огород, а то скоро жара начнется.

– Не пойду! – сказала я. – Боюсь безголового петуха.

Пришлось Тете меня провожать. Подходим к тому месту, а там стоит петух… и уже с головой!

– Вот видишь, – засмеялась Тетя, – есть у него голова, а ты что говорила?

– Ты мне не веришь, а у него правда не было головы – я своими глазами видела!

Только позже я заметила во дворе, как куры иногда прячут головы под крыло и подолгу стоят на одном месте. Да так, что и в самом деле кажется, будто голов у них нету. Но разве я, девчушка, могла знать про такую куриную хитрость? И вообще, в селе в то время не было даже радио, не то что телевизоров. Газет люди не выписывали, потому что в большинстве были малограмотными или совсем неграмотными. А мы, дети, верили всему, что слышали.