Уже в тридцатых годах стало ясно, что уроки труда в средней школе оказались заведомо примитивными. Впустую растрачивалось учебное время.

4 сентября 1931 года – неожиданно для Наркомата просвещения – ЦК принял постановление «О начальной и средней школе», в котором говорилось, что средняя школа не дает юношам и девушкам достаточного объема знаний. Идея политехнизации привела к тому, что молодое поколение не получало необходимых фундаментальных знаний.

Поторопились и объявить об успехах в борьбе с неграмотностью. По переписи 1939 года почти пятая часть населения оставалась неграмотной. Грамотность понималась как всего лишь умение читать по слогам и написать свою фамилию.

Ленин, позируя художнику Юрию Анненкову, поделился с ним:

– Наш лозунг «Ликвидировать безграмотность» – лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, воззвания. Цель – вполне практическая. Только и всего.

Четверть всех бойцов и командиров Красной армии и шести лет не проучились в школе. В век новой военной техники! Пренебрежение высоким уровнем образования самым бедственным образом скажется во время Великой Отечественной войны, когда войсками командовали необразованные офицеры.

В 1918 году приказом заместителя наркома просвещения Михаила Покровского закрыли все юридические факультеты. Этот акт вошел в историю…

«В бесправной стране права знать не нужно, – горько констатировал профессор Московского университета Юрий Готье. – Это новая черта той безумной, превосходящей всякое вероятие глупости и безмозглости, которой отличаются вершители коммунистических судеб бедной России. Картофеля нет и не будет, так как его сгноили, заморозили, спрятали или раскрали».

Закрытие юридических факультетов – не перегиб, не ошибка, не личная инициатива рьяного чиновника, а сознательная линия власти: уничтожить старое право, правосознание и прежних преподавателей, заменить их новыми, разделяющими представления вождей большевиков о жизни.

Потом ликвидировали и все историко-филологические факультеты. Заодно отменили все ученые степени и звания – свидетельство высокой квалификации ученого – указом Совнаркома от 1 октября 1918 года «О некоторых изменениях в составе и устройстве государственных ученых и высших учебных заведений Российской республики». Произошло резкое падение уровня преподавания.

Университетские преподаватели попытались урезонить новую власть. Недавний секретарь ЦК партии Евгений Преображенский отчитал их в «Правде»: «Когда группа петроградских профессоров подняла протест против закрытия историко-филологических факультетов и, следовательно, рекомендовала нищей стране иметь лишнюю тысячу знатоков греческого, латинского и санскритского языков вместо тысячи нужных агрономов и нескольких тысяч квалифицированных рабочих, то можно ли серьезно говорить с такими людьми?»

Ректор Московского университета известный биолог Михаил Новиков, бывший депутат Государственной думы, поинтересовался у Покровского, почему одного за другим арестовывают преподавателей, чего в истории России никогда не происходило.

– Вы как биолог должны знать, сколько крови и грязи бывает при рождении человека. А мы рождаем целый мир, – последовал хладнокровный ответ.

Михаил Новиков отказался от поста ректора МГУ.

Ленин сформулировал три постулата советской политики в области высшего образования:

– наука только для бедных;

– никакой свободы преподавания;

– повышение материального обеспечения сотрудников, преданных советской власти.

1 февраля 1922 года Московский университет прекратил занятия. Это была своего рода забастовка профессоров. Они составили петицию в Совнарком:

«После разрушения средней школы теперь гибнет и высшая, почти лишенная материальных средств и отрезанная от мировой науки. Провинциальные университеты, десятки лет служившие с честью народу и науке, закрываются или превращаются в средние школы. Огонек науки едва теплится в столичных университетах…

Страна, раньше бедная научными силами, теперь ими обнищала. Московский университет не хочет вводить в обман ни представителей власти, ни учащуюся молодежь, ни народ. Надо решиться на одно из двух: или высшие учебные заведения закрыть, или прямо и решительно покончить с бывшим до сих пор отношением к высшей школе и преподавателям».

Скандал!

В мае 1922 года делегацию профессоров пригласили на заседание Совета народных комиссаров, чтобы найти общий язык. От имени преподавателей речь держал декан физико-математического факультета Московского университета профессор Всеволод Стратонов. Он закончил описание положения высшей школы словами:

– Мы вам об этом говорим прямо и серьезно.

Его слова разгневали Дзержинского.

– Значит, вы различаете – «мы» и «вы»? Значит, вы противопоставляете себя рабоче-крестьянской власти? Я знаю, что профессура бастовала по указанию из Парижа. У меня на это есть доказательства. Вас нарочно заставили забастовать, чтобы помешать советской власти на Генуэзской конференции…

Профессор Стратонов хладнокровно ответил Дзержинскому, что никаких указаний из Парижа они не получали и уж самому Феликсу Эдмундовичу это должно быть прекрасно известно. И добавил:

– Нарком внутренних дел обрушился на меня за якобы сделанное противопоставление «мы» и «вы». Но иначе я выразиться не мог. Если бы, обращаясь к членам Совнаркома, я бы сказал «мы», можно было бы подумать, будто мы подозреваем членов правительства в желании стать профессорами, тогда как эта карьера едва ли их соблазняет. Или можно было подумать, что мы мечтаем стать членами Совнаркома, тогда как мы слишком скромны, чтобы мечтать о такой карьере…

В зале раздался смех.

Большевики отменили плату за обучение. И разрешили поступать решительно всем – без сдачи экзаменов и без среднего образования. Это записали в декрете «О правилах приема в высшее учебное заведение Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Каждый, кому исполнилось шестнадцать лет, мог вступить в число слушателей любого высшего учебного заведения. Запрещалось требовать от поступающих представить диплом, аттестат или свидетельство об окончании школы. Это открыло дорогу к высшему образованию рабочей и крестьянской молодежи.

Но классовый подход (и в том числе чистка преподавательского состава от «чуждых элементов») имел оборотную сторону – резкое падение уровня преподавания.

Учиться в университетских стенах молодые люди, вовсе не имевшие среднего образования, не могли. В 1920 году Наркомат просвещения открыл рабочие (по существу подготовительные) факультеты, куда брали тех, кто умел хотя бы писать и читать. В течение двух лет они овладевали школьными знаниями, необходимыми для продолжения учебы на одном из факультетов. Но пользу это приносило только в тех случаях, если молодой человек страстно хотел учиться, а не воспользовался удобной возможностью получить редкий тогда и ценимый диплом о высшем образовании.

Принцип равенства при приеме на учебу понемногу разъедался логикой номенклатурной жизни. На заседании политбюро постановили:

«а) Признать необходимым облегчение условий поступления в ВУЗы детей ответственных работников.

б) Поручить комиссии в составе тт. Рудзутака, Бубнова и Луначарского выработку практических материалов».

Ян Эрнестович Рудзутак – один из руководителей партии, будущий член политбюро. Член оргбюро ЦК Андрей Сергеевич Бубнов вскоре сменит Луначарского в Наркомате просвещения.

Крупская всем сердцем поддержала идею выдвиженчества, ускоренную подготовку кадров для промышленности, развитие сети рабфаков. ЦК комсомола командировал своих сотрудников в Наркомат просвещения.

«В конце 1929 года, – вспоминал Левон Мартиросян, – решением Оргбюро ЦК группа комсомольских работников, членов ЦК ВЛКСМ, была направлена в разные наркоматы для подготовки из них руководящих хозяйственных работников. Приехав в Москву, узнал, что меня направляют в Наркомпрос».

Спросил Крупскую:

– А как ваше мнение, в каком