что поступила мелочно, но не могла сдержаться. Никто не имеет права так говорить о моем муже. Пускай у нас брак по расчету, но за последние двадцать четыре часа он обращался со мной лучше, чем некоторые члены моей семьи. И будь я проклята, если позволю сестре сказать что-то подобное и не нанести ответный удар.

В своей комнате я беру сумку, которую собрала ранее, и поворачиваюсь, чтобы уйти, и вижу, что отец загораживает дверной проем.

— Вчера вечером я ждал отчета, Бьянка.

Я делаю шаг вперед, намереваясь пройти мимо него, но он хватает меня за предплечье и притягивает ближе к себе.

— Где телефон, который я тебе дал?

Я стараясь, выразить на лице все отвращение, которое я испытываю к нему, поднимаю глаза и показываю на мусорное ведро рядом с дверью, куда выбросила телефон в тот же день, когда он мне его дал. Он смотрит на ведро, стискивает зубы и бьет меня по щеке. Сильной пощечиной, которой всегда была его любимым способом показать свое недовольство мной.

— Ты девочка, еще пожалеешь о своем непослушании, — усмехается он мне в лицо и уходит.

Я ставлю сумку и спешу в ванную, чтобы плеснуть холодной водой на лицо и посмотреть в зеркало на наличие следов. На этот раз губа не разбита, но остался огромный красный след его пятерни на левой щеке. Черт. Я брызгаю на него еще немного воды, затем забираю сумку, выхожу из комнаты и поспешно ухожу из дома.

Михаил ждет меня на улице, непринужденно прислонившись спиной к машине, но как только он видит отметину на моем лице, он выпрямляется и пристально смотрит мне в глаза. Я склоняю голову и продолжаю идти, и меня охватывает волна стыда. Я знаю, что не должна стыдиться - я не виновата, что у меня такой придурок отец, но я все равно стыжусь.

Михаил берет меня за руку, проводит пальцем по подбородку и поднимает мою голову. Он слегка поворачивает мою голову в сторону, осматривая мою щеку.

— Отец? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы, и я киваю. — Знаешь, я передумал. — Он берет мою сумку и бросает ее на пассажирское сиденье через окно. — Я с удовольствием переговорю со своим тестем.

— Нет, — говорю я и качаю головой.

— Я пойду и поговорю с Бруно, — говорит он спокойным голосом. — Ты можешь остаться здесь или пойти со мной. У него гораздо больше шансов остаться в живых после разговора, если ты пойдешь со мной.

Я делаю глубокий вдох и веду его в дом.

Михаил без стука входит в кабинет отца, неторопливо идет к его столу и садится в кресло, в котором я часто сидела. Я закрываю дверь и прислоняюсь к ней, не желая подходить к отцу ближе, чем это необходимо.

— Как ты смеешь входить ко мне без предупреждения? — кричит мой отец. — Убирайся из моего дома!

— Похоже Бруно, я не успел изложить тебе основные правила.

— Правила? Ты серьезно? — Мой отец смеется, встает и ударяет ладонью по столу перед собой. — Да кем мать твою ты себя возомнил?

Все происходит так быстро, что я едва успеваю уследить. Михаил хватает одной рукой декоративный нож для писем, другой — запястье моего отца, и вонзает прямо в центр его ладони и в деревянный стол.

Отец издает леденящий душу крик боли, и если бы не звукоизоляция, то все бы в доме бросились в его кабинет. Он всегда был параноиком, боялся, что кто-то подслушает его тайные разговоры.

— Заткнись, Бруно, — говорит Михаил и откидывается в кресле. — И даже не думай нажимать на тревожную кнопку под столом. Я сверну тебе шею быстрее, чем кто-нибудь прибежит тебя спасать.

Чудесным образом папа перестает кричать, и единственным звуком остается его затрудненное дыхание. Он хватается за ручку ножа и пытается вытащить его, но тот не поддается.

— А теперь давай проясним несколько моментов, — говорит Михаил. — Если ты еще раз хоть как-то прикоснешься к моей жене, я отрублю тебе руку. Услышу, что ты плохо о ней говоришь, — отрежу тебе язык. Посмеешь хоть раз подумать, чтобы снова ударить ее, я снесу тебе голову. Я ясно выразился, Бруно?

Вместо ответа отец смотрит на меня, его глаза округлились, как у сумасшедшего.

— По-моему, ты меня не услышал, Бруно. Может, сейчас? — Михаил берется за ручку ножа для писем, который все еще торчит в руке моего отца, и начинает ее вращать.

— Да!

— Отлично. — Михаил встает и направляется ко мне. — Хорошего дня, Бруно.

Я бросаю взгляд на отца, который смотрит в спину Михаила, улыбаюсь и выхожу вслед за мужем из комнаты.

Я паркую машину, выключаю зажигание и смотрю на Бьянку.

— Почему он ударил тебя?

Я почти час не мог успокоиться настолько, чтобы говорить об этом. Если бы я спросил ее, когда мы находились еще недалеко от дома ее отца, я бы, наверное, развернул машину и вернулся, чтобы убить этого сукина сына.

Бьянка смотрит вдаль, задумавшись как будто она спорит сама с собой, отвечать мне или нет. Спустя мгновение она набирает на телефоне слова и поворачивает дисплей ко мне.

«Он хотел, чтобы я шпионила для него за братвой. Я отказалась.»

Что ж, ничего другого я и не ожидал.

— Почему ты отказалась?

Она приподнимает одну бровь, снова набирает текст и отдает мне телефон.

«Я не самоубийца.»

— Мудрое решение.

Я протягиваю руку и провожу пальцем по ее щеке, легким как перышко прикосновением. Ее кожа такая мягкая, и прикосновение к ней не беспокоит меня. Как раз наоборот. Я еще раз провожу по ее щеке, на этот раз тыльной стороной ладони. Краснота почти полностью исчезла. Но желание убить мудака — нет.

Выражение лица Михаила, когда он ласково касается моей щеки, весьма озадачивает. Я не могу его описать. Возможно, что-то среднее между удивлением и замешательством, но могу ошибаться, потому что ни то, ни другое не поддаётся объяснению. Он замечает, что я смотрю на него, и убирает руку. Лучше бы он этого не делал.

— Пойдем. Сиси, наверное, приготовила нам что-нибудь поесть.

Сиси? Я думала, что домработницу зовут Лена.

Мы идем к лифту и поднимаемся в тишине. Мне интересно, тишина —