Так что хорошие отношения с Клеопатрой были нужны Цезарю не меньше, чем ей — его благосклонность. "Таким образом, союз с Клеопатрой удивительным образом соответствовал всем видам Цезаря, — пишет Пьер Деке. — Примечательно, что по мере развития событий их цели сближались. Впрочем, молва не оспаривает, что чувственность влекла их друг к другу. Но обоих можно назвать политиками. Объединение честолюбивых планов ускоряло слияние сердец. Признаемся в этом. Ни Клеопатра, ни Цезарь не были одержимы любовной горячкой, зато любовь удивительным образом способствовала достижению их целей. Оба были, вне сомнения, счастливы".

И тут события начали развиваться стремительно. Для начала царевна Арсиноя упросила позволить ей в сопровождении своего наставника Ганимеда отправиться к войску Ахиллы, чтобы уговорить регента сложить оружие и подчиниться воле законной царственной четы и римской власти. А оказавшись в лагере мятежников, сестра Клеопатры, а точнее, что более вероятно, ей это подсказал многоопытный Ганимед, оказалась внезапно их лидером. Видимо, Ганимед решил провернуть тот же трюк, что и приближенные Птолемея, причем использовать при этом их самих. Ахилле такая затея совсем не понравилась, начались конфликты уже между ним и Ганимедом.

Есть мнения, что историю с Арсиноей срежиссировала сама Клеопатра, давно осознавшая, что в ее ситуации (и с учетом сомнительных семейных традиций Птелемеев-Лагидов, где в каждом поколении ради власти убивали то родителей, то детей, то братьев) близкие родственники, способные претендовать на престол, — самые опасные враги. Теперь Арсиноя была мятежницей, восставшей против законной власти.

Но и в Александрии было неспокойно. В изложении Плутарха события выглядят так: "Во время всеобщего пира в честь примирения раб Цезаря, цирюльник, из трусости (в которой он всех превосходил) не пропускавший ничего мимо ушей, все подслушивавший и выведывавший, проведал о заговоре, подготовляемом против Цезаря военачальником Ахиллой и евнухом Потином".

В интерпретации Стейси Шифф ситуация выглядит еще более напряженно: "Еще немного, и все будет потеряно, настаивал Потин. Евнух разработал план спасения и предложил его сообщникам. На пиру в честь примирения брадобрей Цезаря — недаром в Египте цирюльники заодно были гонцами — сделал ошеломляющее открытие. Этот "смышленый и наблюдательный малый" — и любопытный, добавим от себя, — подслушал, что Потин и Ахилл собираются отравить Цезаря. А потом покончить и с Клеопатрой. Цезарь нисколько не удивился: в последнее время он урывками спал днем, чтобы заговорщики не застигли его врасплох. Клеопатра тоже потеряла сон, несмотря на надежную охрану".

Плутарх считает, что римлянин разобрался с врагом сразу: "Узнав о заговоре, Цезарь велел окружить стражей пиршественную залу. Потин был убит, Ахилле же удалось бежать к войску, и он начал против Цезаря продолжительную и тяжелую войну, в которой Цезарю пришлось с незначительными силами защищаться против населения огромного города и большой египетской армии". Но другие авторы придерживаются мнения, что какое-то время Цезарь был вынужден делать вид, что ему ничего неведомо, и общаться с Потином, желавшим его убить, будто с достойным доверия человеком. Впрочем, в любом случае кончилось все приказом поскорее избавиться от хитрого интригана.

Раскрыв заговор полностью, Цезарь отправил к сбежавшему Ахилле двух посланцев с требованием от имени Птолемея распустить армию. Встретившись с ними на дороге в Александрию, Ахилла велел их казнить, прежде чем посланники успели хоть слово вымолвить.

Существует также вполне оправданное мнение, что Ахилла приказал убить двух уважаемых почтенных царедворцев, служивших еще Авлету, чтобы они не успели обратиться ни к войску, ни к брату Клеопатры.

Ведь оставался еще один персонаж, который был ко всем делам причастен, но мало чем мог управлять самостоятельно. Ибо вот уж для кого возвращение Клеопатры стало сюрпризом, так это для ее брата-супруга. И, как пишет Шифф, сюрприз этот да еще вместе с принудительным примирением оказался для молодого Птолемея категорически неприятным: "Узнав, что его обвели вокруг пальца, юноша повел себя совсем не так, как подобает правителю: он разрыдался, бросился вон из дворца и с громкими стенаниями помчался по улицам. Окруженный придворными и соратниками, он сорвал с головы белую ленту и бросил ее под ноги, вопя, что сестра его предала… Тем временем в городе назревал мятеж, евнух Потин призывал толпу схватить Клеопатру. Если бы не Цезарь, блистательное правление царицы завершилось бы, не успев начаться. Жизнь застигнутого врасплох полководца тоже могла окончиться весьма плачевно. Цезарь думал, что его позвали разобраться с семейной ссорой, не догадываясь, что вместе с двумя потрепанными долгой войной легионами оказался в эпицентре разгорающегося восстания".

Но при всем том римский герой умел действовать быстро и решительно. После начала беспорядков Потин, как уже говорилось, был убит без долгих разговоров. С Птолемеем Цезарь тоже особо церемониться не стал — послал за ним стражу, приказав поймать и вернуть во дворец царственного юнца.

По словам самого военачальника, "он полагал, что царское имя будет иметь большое значение у его подданных, и желал придать делу такой вид, что война начата не столько по воле царя, сколько по частному почину немногих отдельных людей и притом разбойников".

Попутно Цезарь не преминул отметить в тех же "Записках", что находящиеся под началом Ахиллы бывшие легионеры Габиния "уже освоились с александрийской вольной жизнью и отвыкли от римского имени и военной дисциплины… К ним присоединились люди, набранные из пиратов и разбойников… Кроме того, сюда же сошлись осужденные за уголовные преступления и изгнанники (всем нашим беглым рабам был верный приют в Александрии и обеспеченное положение, лишь бы они записывались в солдаты)".

Но вскоре разыгралась душераздирающая сцена, которую любой проницательный зритель квалифицировал бы как спектакль. Примчался гонец из лагеря Ахиллы (а теперь еще и Ганимеда), который привез Цезарю послание от нескольких тамошних командиров. Они жаловались на разброд и шатание, постоянное противостояние Ганимеда с другими начальниками и просили Цезаря дозволить Птолемею вернуться к своим солдатам. Цезарь сразу согласился, и есть мнение, что он сообща с Клеопатрой заранее просчитал дальнейшие последствия такого решения.

Однако сцена разговора с Птолемеем была разыграна по всем правилам театрального искусства. Цезарь убеждал молодого царя "подумать об отцовском царстве, пощадить свой славный родной город, обезображенный отвратительными пожарами и разрушениями, своих сограждан прежде всего образумить, а затем спасти, доказать свою верность римскому народу и ему, так как сам он, со своей стороны, настолько доверяет царю, что отпускает его к вооруженным врагам римского народа". Содержание своей речи для потомков бережно сохранил сам проконсул. И он же описал, как Птолемей горестно рыдал и умолял Цезаря "не отпускать его: самый трон не так ему мил, как вид Цезаря". Тот, как легко догадаться, ни секунды не верил в искренность Птолемея, а в своем мемуарном тексте от души прошелся на тему лживой сущности греков. Досталось и Арсиное, и ее наставнику. Цезарь явно рассчитывал, что на его и Клеопатры сторону встанет "население, которому чрезвычайно надоели временное царствование девочки и жестокая тирания Ганимеда".