— Ничего, — услышал я его голос, — все образуется...

И я остался один на кухне. Сидел на скамейке, все ждал, что вот опять откроется дверь, снова скрипнут противные сапоги и он наконец-то уйдет.

Но он не ушел..

Утром

...Ну, конечно, все это мне просто приснилось. Нет и не будет никакого дяди Демы, сегодня воскресенье, и, как всегда, мама пораньше отправилась на рынок. Лилька сидит у бабушки Селивановой и дожидается маму. Та вернется с рынка, затопит печь, и тогда можно подниматься с постели. Но тут я увидел на спинке стула знакомый серый пиджак. И сапоги с широкими голенищами тоже стояли возле порога. Я принюхался и решил, что в комнате пахнет не то ваксой, не то дегтем — не поймешь чем, только неприятным. И вот так будет каждое утро. Проснешься — и сапоги в глаза полезут...

Я скрипнул зубами, накрылся с головой одеялом, только сдвинул его немного, чтобы мне все было видно. В комнату вошел дядя Дема с Лилькой на руках. Удивительно, как он мог таскать такую большую девчонку. Что же, пусть себе таскает, если есть охота! А вот Лильке должно быть стыдно. Обхватила его шею руками и радуется чему-то, как самая настоящая дурочка.

— Расскажи опять про глупого лягушонка, — попросила Лилька, болтая ногами.

— На сегодня достаточно, — ответил дядя Дема и спустил ее на диван. — Вон и Юрий проснулся, выглядывает из-под одеяла. — Дядя Дема повел широченными плечами и глянул исподлобья в мою сторону. — Поднимайся, браток. Принеси дровец, а я затоплю печь.

«Начинается волынка, — подумал я. — Теперь примется командовать! А если взять да не послушать? Будто совсем не тебе говорят. Лежать и лежать. Интересно, что он будет делать?» Но, поразмыслив, я решил, что связываться пока не стоит, не надо портить настроение себе с самого утра. Я поднялся, медленно и неохотно оделся, потом вышел на кухню, заглянул за шкаф. Бродяга сладко дремал на подстеленной дерюжке. Видно, мама постаралась, чтобы я хоть немножко успокоился. Мало того, она налила в его миску вчерашних щей и положила рядом огромный мосол.

Дров я принес самых сучковатых, самых огромных, которые мать не могла расколоть. Дядя Дема усмехнулся себе в усы, но ничего не сказал, а забрал дрова, снова вышел и притащил каких требовалось. Как-то по-особенному быстро и умело он растопил печурку, подкатил к ней чурбачок и расселся.

— Мать вернется, а у нас тепло, — сказал он, как ни в чем не бывало. — 3аправь-ка, брат, свою постель. Матери будет приятно. Да не так застилаешь одеяло. Сначала поправь простыню.

Это было слишком! Ясно, что вместе нам не ужиться. Но если он не хочет убираться, придется уйти мне. Пусть остается, пусть мать на него любуется, а Лилька вешается ему на шею!

Мне очень живо представилось, как мать переполошится, начнет раскаиваться, плакать. Конечно, сразу побежит к Софье Ивановне, начнет упрашивать ее отыскать меня побыстрее, а его... Конечно, мама предложит ему убираться со своим серым пиджаком и сапогами.

Дядя Дема перехватил мой взгляд и удивился, чему я улыбаюсь.

— Потому что весело! — ответил я. — Что, уж и улыбаться нельзя?..

Чтобы отвязаться от него, я выхватил из угла сумку с книгами и уселся за стол.

Он посидел еще немного на чурбачке, посмотрел, посмотрел на меня, затем поднялся, подсел к столу и без всякого спроса взял одну из моих тетрадей.

— Вот и мой Васятка теперь решал бы задачки на дроби. И Верочка вот такая бы была, как Лиля...

Не выпуская из руки тетрадки, дядя Дема уставился долгим взглядом в окно.

— А кто вам велел их оставлять? — вырвалось сердито у меня. — Сами укатили на паровозе, а их бросили, будто не знали, что фашисты будут бомбить город...

Я заметил, как в руке у дяди Демы задрожала моя тетрадка. Только мне его совсем не было жалко.

— Значит, так нужно было, — сурово обрезал он. — Раненых срочно требовалось вывезти...

— Мой папа так никогда бы не сделал. Он бы никогда не бросил нас...

И тут я посмотрел на стену, где еще вчера утром висела фотография отца. Мне бы замолчать, да не тут-то было. Словно прорвало от злости и обиды... Начал расхваливать своего отца, как самого лучшего человека в мире. Отец мой умница, работает в Москве, в большом учреждении... Вот скоро папа к нам приедет насовсем...

У дяди Демы все больше и больше багровели уши, щеки и даже шея. Он смотрел на меня, слушал и молчал... Наконец он отложил тетрадь, крякнул.

— Где-то это наша мать запропастилась? — спросил он вдруг.

А я все не мог уняться. Меня точно подмывало...

— Папа мой сидит в большом красивом кабинете за чертежами...

— Довольно болтать! — неожиданно прикрикнул дядя Дема. — Пусть себе сидит в большом кабинете. Не всем сидеть за столом с карандашом в руке. Есть и другие занятия, куда поважнее. А теперь давай покончим разговор о старом. Начнем жить заново. Покажи мне отметки.

— Нет у меня дневника, потерял, — с готовностью ответил я.

И кто его знает, как случилось, но дневник вдруг очутился в стопке книг, которые перебирал дядя Дема. Он раскрыл его, долго просматривал каждую страницу, потом взял из моей руки перо и неторопливо расписался на той строчке, что оставлена для подписи родителей.

— Такой дневник и потерять не стыдно, — укорил он. — А вот врать не полагается. Это не по-нашему, не по-рабочему. Давай договоримся с тобой, сын, не будем друг другу характеры показывать. У меня он тоже имеется. Недаром две войны прошел.

Дядя Дема замолчал, прислушался, пригладил свои рыжеватые волосы, застегнул пуговку на косоворотке.

Вошла мама и остановилась на пороге. Посмотрела сначала на меня, потом на дядю Дему:

— Ох, ребятки мои! Какую я сейчас пальму в цветочном магазине видела! Понимаешь, Дема, если бы ее...

— Отогревайся, Лизуша, да займись-ка завтраком, — сказал с улыбкой дядя Дема. — Пальму твою пока покупать не будем. Ни к чему она нам. Я думаю, и фикус из угла придется убирать, площадь большую занимает. Мы с тобой уже решили, куда определить деньги. Вот подкопим немного, да приемник купим, да и форма ему школьная нужна. Ты, Юрий, как на это смотришь?

Мама потерла разрумяненные морозом щеки