А чуть погодя я узнала, что забеременела. Четыре теста использовала, прежде чем поверить. Долго сидела в ванной, оглушенная одновременно страхом и восторгом! Так окунулась в счастье этой новости, что никакие трудности будущего меня не пугали. Я была согласна на все, была уверена, что вместе справимся с чем угодно, самое главное, что теперь нас трое, — я, он и наш ребенок. Петер сначала за голову схватился, — как жить? Но все же радовался, обещал уход и заботу, обещал, что из кожи вон вылезет, но найдет место поденежнее. А нужно будет — по ночам устроится продукты из фур выгружать, только бы мы ни в чем не нуждались.

Узи показало мальчика, и про себя я решила, что обязательно назову его в честь деда — Василием. Муж планировал Петера младшего, но я была уверена, что сумею его переубедить. Отменила подработку, и совсем из салона ушла на восьмом месяце. Стоять столько уже не могла. Петер приходил домой выжатый, как лимон — налоги, аренда, пенсионный процент, еда, другие бытовые расходы, — стал только об этом и говорить. Его родители, хоть и были намного моложе моих, помогать не могли, в областном городке платили совсем мало. Я предлагала перебраться на первые годы к ним, там и тише и подешевле, и малыша можно будет оставлять под присмотром, а я начну стричь на дому. Но Петер так привык к размаху большого города и так ненавидел свою провинцию, что и слышать не хотел о переезде. Он, наоборот, рассчитывал, что мои родители помогут — комнаты у них две, могут и войти в положение молодой семьи, пустив хоть временно пожить. Но мама не хотела. Им уже отдых нужен и покой, а не орущий внук за стенкой и бардак на кухне и в ванной. Тем более, что с отцом они привыкли жить в раздельных комнатах. Давно в этом плене разошлись, оставшись мужем и женой формально, и никак потесниться не могли. Петер намекнул хотя бы на материальное содействие, но они помогали только Лиле, — она одна, не устроена, и другой поддержки у сестры нет. А на двоих дочерей не разорваться, никакой пенсии не хватит.

Да, были трудности. А у кого их нет? Ничто на свете не могло поколебать моего счастья, ожидания, и ощущения новой жизни. Мой малыш рос, готовился появиться на свет. Я разговаривала с ним, уже начав читать сказки по вечерам или напевая заученные колыбельки к ночи. Обещала, что буду самой нежной и заботливой мамой.

Схватки начались за три недели до срока, и скорая увезла меня в роддом в новый год. У Петера корпоратив, до него не дозвонилась. Родители оба еще были в отъезде в столице, в гостях у очень дальней родни. Лилия заграницей в командировке. Я была застигнута врасплох, осталась одна…

А дальше… пришла беда и спалила всю мою жизнь. Пьяный акушер, врачебная ошибка. Мне удалили матку, а мой малыш даже в интенсивной терапии не прожил и суток. Петер подал на развод через две недели после новогодних каникул, без объяснений, и я с выписки вернулась в родительскую квартиру. Пустую. Отца и матери не стало третьего января, когда они срочно возвращались домой на рейсовом поезде, а тот сошел с рельсов из-за дтп на переезде… они из-за меня прервали поездку и торопились домой. Десять человек погибло.

Вся жизнь обуглилась и почернела. Как от удара молнии, в один миг. Сгореть в кошмаре мне не дала главврач больницы. Она сделала все, чтобы акушера осудили за халатность, сама приняла свое наказание, уйдя с должности, добилась единоразовой выплаты от страховой. Силком увела жить к себе, когда Лиля попросила освободить ее квартиру и валить на все четыре стороны. Никогда мы близки не были, а что там по крови, так это не имеет значения. Опять помогла Александра Витальевна, занявшись моими правами на жилье, найдя юриста и подав в суд. В квартире оставалась моя доля, четвертинка, а остальное Лилино — родители завещание в ее пользу составили.

Я готова была уйти жить на улицу, под мост, и там умереть — настолько мне было все равно на свое будущее. Но главврач отбила мою долю деньгами и купила комнату. Не вся сумма ушла, часть осела на счете и на них я жила последние месяцы, не работая. Не могла я больше стричь. Не хотела. Там коллеги, люди, общение, — столько бы не вынесла ни за что!

Вернулась к пограничникам. Взяла в руки снова свой маленький синий блокнот и с первым вызовом почувствовала первую каплю жизни в душе. Только ради этого стоило продолжать дышать, есть, пить, спать для отдыха, и притворяться нормальным человеком.

О моей жизни никто не должен был знать. Никто. Почему Юрген, кто ему рассказал? Как теперь возможно находиться с ним в одном помещении, зная, что он знает? Перед ним я вся выворочена и раскрыта, как душевно голая и уродливая, без возможности прикрыться ложью и выдумкой! Можно ли было никогда его больше не встречать, и не видеть этого сочувствия в глазах?

Сколько прошло времени, не знаю.

Анимофон дважды светился сигналом сообщения, пробивался через карман лучиком, но я его не открывала. Режим на беззвучном стоял с самого собрания, чтобы не помешать никому внезапным писком, и сейчас он не мешал мне — тишина, темнота и одиночество помогли прийти в себя.

Я оделась обратно в пальто, перевязала шарфик плотнее, проверила сумку и вышла. Спасибо Августу Поле, дал мне дело. Схватилась за мысль о нем, как за спасательный круг, чтобы выплыть из страха и растерянности, и заставила себя думать о задаче. Нужно поехать и посмотреть на дом, из которого пропал хозяин Динь-Динь. Вот прямо сейчас и поеду.

Пока огляделась, разбираясь — куда занесли ноги, пока искала остановку, вспомнила, что не сдала лист старосте. А это положено было делать при каждой встрече. Но возвращаться не стала. Дотерпит отчет до следующего раза. Сосредоточилась, просчитала маршрут, дождалась нужного и поехала с пересадкой в восточный частный сектор Сольцбурга.

— И зачем мне ключи?

Роберт Тамм выдал нам их, но в моем случае дверь взломал наследник, — труха древесины так и валялась в щели крыльца. Вокруг тишина, соседи как вымерли, я свободно преодолела весь проезд до калитки, и также свободно зашла на территорию. Ни один голос не окликнул.

Разгар дня. Были бы сумерки, было бы страшнее ходить и осматривать помещения с низкими, давящими потолками, затхлым запахом старых вещей и скрипом половиц. Все неухоженное. Грязное, засаленное, ветхое, бедное. Здесь обитал старик, но из таких, которые неприятны своим видом и образом жизни. Запущенный, пьющий, болеющий. Собаку завел без любви к животному, лишь бы двор охраняла, намертво вогнав в ошейник и не запуская в дом даже в холода и ливни.

— Не удивительно, что одиночка…

И что было здесь не так? Почему сбой выбрал его, и какое «на грани» могла произойти в его жизни? По всему судя, изо дня в день у хозяина происходило одно и то же, — сон, портвейн, телевизор, консервы. В холодильнике только продукты долгого хранения, ни намека на молоко, хлеб, овощи, — за чем часто ходят в магазин. Этот предпочитал не выбираться из дома по нескольку дней.

Без стеснения, но с долей брезгливости пооткрывала ящики комода и дверцы шкафа, заглядывая в личные вещи. Сходила за вилкой на кухню и пошевелила ворох затхлой одежды, — вдруг где спрятано что-то важное? Фото, книги, документы, — что угодно. Прикасаться пальцами не смогла. Пусто. Ничего не говорило о прошлой жизни старика, — не нашла ни того, что заявляло бы о профессии, бывшей работе, трофеев спорта или хобби, памяток о родне в виде снимков или писем. Нет ни газет, ни журналов, ни книг. Из техники — телевизор с пультом, зарядка к анимофону и микроволновка на кухне. Все. Подвала в доме нет, потайных комнат и двойных стен вроде бы тоже…