Кашляешь негромко.

Потихоньку поднимается ветер. Дыхание воды. Чайка. Кулик-сорока. Накатывает шум спускаемых сточных вод. Звук пара, вырывающегося из градирни.

Луна притягивает. Солнце скрылось. Горы. Но слишком холодно.

В конце концов ты встаешь и стряхиваешь с себя нерешительность, ты уже вот-вот готов двинуться обратно через горы прочь от гармонии волн и песка к платформе на той стороне, но — пока невозможно.

Что-то тебя останавливает.

Приход, часть вторая. Накатило. Еще хлеще. Паук скрывал от меня такое. Первоклассная дрянь. Господи.

Меня колбасит. Присядем. Нет, лучше приляжем.

Припомним…

От воды исходил осенний туман. Три циферблата на башне в Марин-гарден показывали каждый свое время. Листья засорили сточные канавы. Качели в парке, намокшие, унылые. Замок окутан туманом, так что видна только башня у ворот и опускающаяся решетка. Мелкий дождь, изморось — легко и ненавязчиво. Абсолютно темно. По моим часам — семь. Я тут уже с половины седьмого. Время течет медленно. Появляются лужи. Вокруг — ни души. Такая ночка. Я не стал надевать капюшон, оставив его лежать на вороте моего пальто из бобрика. Виктория не появлялась. Я глотнул дождевой воды. Следил за тем, как туман падает складками по ту сторону хайвея. В семь тридцать подъехала машина. Фары горят, радио вовсю орет. Она в возбуждении. На ней все еще школьная форма. Плащ, зонт. Подошла. Машина осталась стоять в ожидании.

Я вышел из-под навеса.

— Прости, что задержалась, но я была в клубе дебатов, — сказала она извиняющимся голосом.

— Все в порядке. Это твой отец там?

Она со злостью замахала машине, чтобы та убралась. Оттуда вылез мистер Патавасти и помахал в ответ.

— Привет, Алекс! — крикнул он.

— Здрасте, мистер Патавасти.

Он стоял и улыбался, глядя на нас.

— Па-па! — проговорила Виктория в негодовании.

Он сел в машину, развернулся и скрылся в тумане.

— Так. — Она достала губную помаду и провела ею по губам.

— Так…

— Столбняк одолел, так я понимаю? — спросила она, поправляя помаду кончиками длинных пальцев.

— Ага. Кто победил в прениях?

— Мы. Это насчет Евросоюза. Католическая школа на Фолс-роуд, и мы там были в нашей красно-бело-синей форме.

— Мощно.

Она кивнула. Я глянул на нее: ее волосы были мокрыми, она выглядела уставшей.

— Ну, какие предложения?

— Не знаю, — ответила она, вытирая капли дождя, попавшие в ее зеленые глаза.

— Пройдемся и немного поболтаем? — предложил я.

— Давай. — Ее лицо просветлело.

Мне хотелось спросить ее, чем они занимались на свиданках с Питером, но приплетать его сюда было бы глупо. Она гуляла с ним около года, а он променял ее на девицу из пятого класса. Джон сказал, что это подходящий момент для атаки: «Значит, так: она старше тебя, с опытом, но сейчас ей не по себе, она хочет показать всему свету, что всё зашибись. Она клюнет».

И чуть погодя действительно так и произошло.

«Но, Алекс, помни: она в депре, может, ей просто нужен кто-то, кто поможет пережить это все, пока она не придет в себя», — предостерег при этом Джон. Паршивец как в воду глядел. У Питера была машина, так что они, скорей всего, раскатывали на ней — Белфаст, Антрим. Может, и по клубам шатались. Мне же было маловато лет, чтобы ходить по клубам. Только шестнадцать. Что она при этом чувствовала? Слоняться с каким-то тощим кретином взад-вперед по Каррикфергусу, да еще под дождем. Это вызов, морока, просто стыдоба.

— О чем думаешь? — поинтересовалась она.

— М-м… о поэзии.

— О поэзии?

— Ну.

— Ты вроде не из таких.

— Не из каких?

— Не знаю, но это не похоже на тебя.

Опять права. Никуда меня не запишешь. В регби я не играл, так что в одной компании с нормальными парнями не состоял. Не был ни в «Дрегонз», ни в «Дандженс», стало быть, с ботанами не общался. Клея не нюхал, плохие компании тоже мимо кассы. От активистов, которые делали школьную стенгазету, был далек. Ото всех я был далек.

— Йитс,[6]мне нравится Йитс.

— Сказочный костюм не жмет?

— Э-э, да нет…

Опять тишина.

Ах да, это же она в то время, и я в то время. Я — на пятнадцать фунтов тяжелее, без бороды, волосы чистые и ухоженные. Она — индианка, экзотическая красотка. Я — отпрыск хиппи, вундеркинд с проблемами в смысле дисциплины. Она — староста. При этом мы оба — белые вороны. Мы были созданы друг для друга.

— Йитс много писал о кельтской мифологии. — Мне хотелось показать, что я читал не только сказки.

— Правда?

— Да. Например, ты знаешь, почему кельтский крест — с кругом?

— Нет.

— Это символ Луга, бога солнца. По этой же причине католики Шаббат переделали в воскресенье.

— Ты что, все про это знаешь?

— Не то чтобы все… — признался я и поймал ее легкую улыбку.

— Я много знаю из индийской мифологии.

— Расскажи что-нибудь, — попросил я, улыбнувшись в ответ.

— Она довольно странная. Как-нибудь в другой раз, — жеманно ответила она.

— А он будет?

— Может быть.

Мы зашли в кафе у бассейна и стали смотреть, как пловцы движутся туда и обратно. Мы говорили о школе, о книгах. Все еще лил дождь. Потом я проводил ее до дома. Она вымокла до нитки. Мы стояли за оградой внушительного особняка ее отца. Причуды тридцатых: белая штукатурка, окна в романском стиле, горгульи, три этажа, маленькая готическая башенка на крыше. Я слышал об этом месте, но никогда не бывал здесь прежде. Дом назывался «Крошка Таджик».

— «Крошка Таджик?» — переспросил я, стараясь не засмеяться.

Она вздохнула:

— Он так называется с тридцатых годов, с тех пор как был построен неким ушедшим в отставку членом индийской госслужбы. Конечно, отец не мог устоять, когда увидел это. Тихий ужас. Жить в доме с именем — уже маразм, но с именем «Крошка Таджик»!..

Она засмеялась. Ее лицо засияло в свете фонаря.

— Ты со мной встретишься снова?

— Встречусь.

— В школе поговорим?