нашу избирательность можно назвать экспансией синтетики. И процесс набирает обороты.

Например, Англия планирует протестировать проект Имперского колледжа Лондона и стартапа Arborea по созданию искусственного леса. Речь идёт об апробации технологии "биосолярных листьев" — аналога древесной листвы. С технической точки зрения, речь идет о колониях фитопланктона и микроводорослей, метаболизм которых основан на фотосинтезе. По заявлению разработчиков, биосолярные панели поглощает углекислый газ и вырабатывают кислород в сто раз эффективней живых деревьев.

С оговорками к технологии можно отнести биологическую архитектуру, примером которой являются два миланских небоскрёба Bosco Verticale с высаженными на террасах шестью тысячами деревьями и кустарниками — так называемый «вертикальный лес». По своей экологической ценности небоскрёбы эквивалентны двум гектарам живого леса. Растения для зданий специально выращивали и тестировали в течение трех лет. То есть, эта технология представляет собой очередное свидетельство выхолащивания человеком природы. Несмотря на то, что «вертикальные леса» заселены живыми деревьями и кустарниками, суть их синтетична, то есть искусственна.

Между тем, проект получил премию International Highrise Award от Музея архитектуры во Франкфурте. Примечательно, что председатель жюри Кристоф Ингенховен отметил: «"Вертикальный лес" является выражением потребности человека в контакте с природой. Это радикальная и смелая идея для городов завтрашнего дня, и, без сомнения, она представляет собой модель для развития густонаселенных городских районов, которую нужно применить в других европейских странах». Миланский опыт планирует повторить Китай, где к 2021 году предполагается массовое строительство таких же «зелёных» зданий.

В экологическом плане обе идеи заслуживают одобрения. Если мы сумеем сократить количество личных автомобилей с бензиновыми и дизельными моторами, перейти хотя бы частично на возобновляемые источники энергии, а это уже устойчивые тренды в развитых странах, то повсеместное использование биосолярных панелей и строительство домов с «вертикальными лесами» станут (по крайней мере, могут претендовать на это) эффективным решением проблемы загрязнения воздуха. Или вообще снимут этот вопрос с экологической повестки. Однако разумно вдуматься, как далеко способны завести нас подобные технологии. Не есть ли эти и подобные проекты проявлением бессознательного замещения живого на функциональное неживое, естественного на неестественное, стремления вывести природу за рамки нашей жизни настолько, насколько это возможно?

Ведь что мы имеем? В деревне, куда мы все ещё любим выезжать, можно практически в любой точке пространства погрузиться в дикую, неочеловеченную природу. Город диктует иные условия. Он подчиняет нас своим схемам: природа доступна в строго ограниченных рамках (в основном это парки, либо рекреационные зоны), и до неё нужно добираться по регламентированному транспортными сетями маршруту. Да и поведение в среде «городской природы» тоже подчинено правилам, нарушение которых порицается обществом.

Напрашивается вывод, что синтетика, как противоположность биологического, как искусственное творение человека, кажется нам более предпочтительным вариантом, если приходится выбирать между живым и технологией. Но это не совсем так. Обращаю ваше внимание на фразу Ингенховена о потребности человека в контакте с природой. Очевидно, что рассмотренные технологии — это не отказ от мира, что распростёрт за пределами мегаполисов. Мы нуждаемся в нём. Однако нас гнетёт понимание того, что природа — безразлична. Безразлична не только к нам, но и к любому проявлению жизни, потому что она сама — сверхжизнь. Оттого все наши усилия направлены не на порабощение, а на взращивание возле себя благосклонного к нам суррогата Nature. Синтетической природы. Нас не смущает, что первостихия выводится за скобки. У городов свои представления о том, что есть жизнь.

5. Геометрия

В ХХ веке мы так увлеклись геометрией, что природные формы представлялись бессвязными, не имеющими равновесия, в то время как геометрически совершенные, в нашем понимании, города являли согласованное, четкое, органичное пространство. По Корбюзье, «в нашу эпоху мы, благодаря машинизму, впервые по-настоящему живем в окружении чистых геометрических форм» («L’esprit nouveau en architecture», 1924).

То была эпоха, когда архитектура соотносилась с философской и научной парадигмой Декарта, предполагающей линейность и необратимость времени. Природу олицетворял неуправляемый хаос, а человек подчинял его линейностью. Картезианский подход к проектированию привёл к тому, что города стали набором повторяющихся элементов. Нас окружает простейшая геометрия. Урбанистический ландшафт состоит из вариаций прямоугольников, треугольников, квадратов. Скучные плоскости двумерной матрицы отличны только декором. И до сих пор обозначенные тенденции не преодолены.

Бесконечное повторение прямых углов, их буквальный диктат, девальвирует эстетику города: он иерархичен и функционален, подобен непомерно разросшейся и воспроизводящей саму себя машине, однако не обладает потенциалом объединения людей, которое возможно в гармоничном, но не механистическом окружении. Отсюда произрастают гнетущее чувство одиночества в толпе жителя мегаполиса, обитателя бетонных «машин для жилья»; ощущение себя частью безликих тысяч, вползающих и выползающих из нор метро; нервозность, замкнутость, эгоизм, тревожность из-за тотального дефицита времени. Парадокс: человек среди безупречных геометрических форм не успевает жить. Кажется, жизнь вовсе ушла из городов.

Что не так с геометрией? Она стала невероятно скучной, невероятно безжизненной. Она чрезмерно рациональна и прагматична.

Что не так с геометрией? Если исключить разницу парадных фасадов, города по большей части одинаковы. Такие условия нивелируют разнообразие человеческих миров, подводя его к удобному для экономики среднестатистическому знаменателю.

Что не так с геометрией? Она есть марш против природы, у которой редко встретишь прямые углы. Он — следствие антропоцентризма, губительной для окружающей среды доктрины.

В ХХI веке мы готовы отказаться от прямых линий, освоить новую архитектурную грамматику и фразеологию, ведь сознание эволюционирует вслед науке и философии, постулирующих Вселенную как сверхсложную, самоорганизующуюся, нелинейную, недетерминированную и эволюционирующую систему. Мы осознали опасность антропогенного воздействия на среду. Многие наши города — зоны экологического бедствия, вследствие того, что фундированы на функциональности и машинизме. И мы понимаем: они должны измениться.

Эксперименты с пластикой пространства привели к зарождению нелинейной архитектуры, параметризма, который пока находит выражение по большей части в проектировании общественных зданий. Однако концепция многоэтажных жилых домов, основных городских объектов, не переосмыслена. В них по прежнему преобладают иерархия и перпендикуляры.

Экологический императив не выработал для жилого пространства общезначимых архитектурных символов. Это ему ещё предстоит. Постмодернизм с его повседневностью реализма и античности, если отбросить словесную шелуху, предстает в архитектуре бесконечным цитированием модернистских микрорайонов. Ресурсы других концепций, например, киберпространства, в большей степени экспериментальны и неустойчивы для архитектуры.

Сегодня очевидна необходимость преодоления общественной отчужденности средствами архитектуры. Город будущего — это не эмоциональный надрыв форм. Это безопасное пространство для человека и человечества с заботой об окружающей среде, где близкое совместное бытие людей не предполагает нервозной скученности, а несет в себе саморазвитие, самообучение и самоорганизацию.

Это предполагает фундаментальное изменение архитектурных форм: вместо идеальных геометрических объектов — адаптивные, пластичные и резонирующие друг с другом