навес, под ним дровница. Рядом, на чурбаке для колки дров, сидел молодой кучерявый мужик, курил цигарку. Заметив в окошке Усладу, он улыбнулся и спросил приветливо:— Ну что, хозяйка, на торг-то идём?Почему-то взгляд его показался княжне не слишком почтительным.— Чуть позже, — ответила она вежливо, но сдержанно. — Не нужно меня ждать, можешь возвращаться к своим делам.Мужик глянул малость озадаченно, почесал в затылке, затем кивнул, загасил цигарку и ушёл куда-то. А Услада слезла с сундука и направилась в дом.

Толкнув дверь, она через высокий порог перешагнула в комнату, которую про себя нарекла поварней: сюда открывался зев большой хлебной печи, на поставцах вдоль стен теснилась простая посуда, а стол в углу под божницей украшал завёрнутый в рушник каравай. У печи возилась тётка в сером обыденном запоне и домашнем волоснике*.— Маэль в помощь, — окликнула её Услада. — Будь добра, подай мне простую рубаху и запон.Тётка обернулась, и сей же миг на её доброе и миловидное лицо словно набежала тень.— Зачем это? Велела же давеча в ларь убрать, — сказала она, недовольно насупившись.— Мне нужна одежда, подходящая для домашней работы.Тётка хмыкнула, отодвинулась от шестка, наскоро отёрла руки о запон и полезла в запечный кут, бурча себе под нос:— От ить… То подай, то убери… Сама не знаить, чего надо…Услада проводила её удивлённым взглядом. С челядью отца княжна всегда была ровна и приветлива, и привыкла, что прислуга отвечает ей тем же. А тут вдруг такое…— Не бери к сердцу, — вдруг раздался тихий голос откуда-то сзади. — Радка отходчива, поворчит чуток, да и забудет.Едва не подскочив от неожиданности, Услада обернулась и увидела на конике** у входной двери седенького старичка в затёртой душегрейке. Руки его словно сами плели лапоток, а мастер смотрел перед собой, подслеповато щурясь, и улыбался так светло и ласково, что у Услады сразу полегчало на душе.— Дедушка, а за что Радка на меня сердита? — спросила Услада простодушно.— Это уж тебе, Краса Гардемировна, самой лучше знать, что вы там с утреца не поделили. Но ежели хочешь моё мнение, скажу так: ты, голубка, будь с Ладом построже, глядишь, тогда и Радка к тебе помягчеет.— Вот оно, значит, как… — задумчиво проговорила Услада и потянулась было привычно накрутить на палец кончик косы. И не нашла ничего. Её волосы нынче были уложены пышным венцом вокруг головы. Раздражённо вздохнув, княжна пощупала причёску под платком из тонкой паволоки*** и подумала, что недурно бы приодеть что-нибудь поприличнее. Интересно, у Красы вообще есть кика и нормальный, не прозрачный платок?

Между тем Радка выплыла из-за печи с целым ворохом одёжи в руках. Довольно бесцеремонно пихнув вещи в руки Усладе, она уже собралась было вернуться к своим делам, но княжна окликнула её:— Разве ты не поможешь мне переодеться?Радка недовольно буркнула что-то себе под нос, но перечить не стала, забрала одёжу и понесла в горницу Красы. Там, в тишине, в дали от посторонних глаз и ушей, Услада произнесла уверенно и твёрдо:— Рада. Тебя ведь так зовут, верно? Возможно, тебе покажутся странными мои слова, но выслушай. Я прошу у тебя прощения и предлагаю забыть всё дурное, что было между нами прежде. Что скажешь?Радка, возившаяся в это время с шнурками на корсаже блио, вздохнула виновато:— Хозяйка… А ведь я ж тебя поутру нарочно варенцом облила. Прости дуру.«Э, — подумала княжна, — а тут дело, оказывается, не так-то просто… Похоже, не все размолвки можно списать на дурной норов Красы.» А вслух сказала:— Я тебя прощаю. Но впредь не чуди.Радка шмыгнула носом и пробубнила смущённо:— Радость я…— Что?— Радостью меня отец с матерью нарекли.Услада улыбнулась и невольно прочла по памяти первые строки благодарственной песни из «Благочестивых Поучений»:— Радость в доме — удел избранных, лад в семье — дороже богатств…— Шутить изволишь, — снова насупилась Радка. — А я-то, дура, тебе поверила. Всё, запон напялишь сама.Грозно сверкнув очами, тормалка развернулась и вышла вон. А Услада, оставшись в горнице одна, крепко задумалась: что же она сказала не так?

Сквозь неплотно затворённое окно Услада услыхала, как хлопнула входная дверь, а потом на дворе раздался недовольный голос Радки:— Лад, зараза! Опять тютюн жжёшь? Зад-то ещё не намял себе без дела сидеть? Когда коз в лес погонишь?— Мой зад — не твоя забота, — отозвался голос мужика, с которым Услада нынче беседовала через окно. — В лес пойду, когда хозяйка скажет. А то ведь чуть свалю — ей вдруг на торг приспичит, или ещё что…— Тю на тя, лагодник**** бесстыжий! На торг с хозяйкой и дед Мирош стаскается, а для ещё чего — у неё свой муж есть!— Ну и дела! — подумала Услада.

Прикрыв поплотнее окошко, она осторожно выскользнула из горницы на пустую поварню, а оттуда — в просторные тёмные сени. Там остановилась, прислушиваясь. За дверью, ведшей в скотный двор, стояла тишина, а снаружи, под навесом у дровницы, продолжали браниться Лад с Радостью. Услада вздохнула и пошла к скотине.

Поветь по раннетравоставной поре была ещё пуста. Под ней в низком загоне пожёвывали берёзовые веники четыре козы. Дальше виднелось просторное конское стойло, сей миг пустое, а за ним дверца в куриный закуток. Услада погладила коз, полюбовалась ими малость, а потом захотела взглянуть и на кур.

Курятник встретил её прохладой и приятным полумраком. Леток был открыт, и куры, как видно, гуляли на заднем дворе. Только одна клушка сидела в углу в лукошке с соломой. Княжна решила поглядеть, нет ли в гнезде яйца: подошла, протянула руку. Но клушка не пустила её под себя, а тревожно затянула:"Ко-о-о!» и уставилась на незваную гостью круглым оранжевым глазом. «Кыш!» — нерешительно сказала княжна. Курица в ответ долбанула её клювом по руке. Услада отпрянула, но спастись не успела. В тот же миг в леток вбежал большой пёстрый петух с алым гребнем и иссиня-зелёными переливчатыми перьями в хвосте. Он отважно напал на пришелицу, защищая гнездо от разорения, принялся клевать княжну, с наскоку бить крыльями и острыми шпорами… Та кинулась было прочь, но петух не отставал. Услада вскрикнула и вжалась в угол, заслоняя лицо рукавом, но тут пришло неожиданное спасение. Кто-то мягко отпихнул её в сторону и прикрикнул чуть надтреснутым старческим тенорком: «А ну геть, окаянный!»

Петух исчез. Услада с опаской убрала рукав от лица и увидела своего избавителя. Им оказался тот самый старичок, что плёл лапти на поварне. Грозного