Он смотрит вперед, и фары приближающегося автомобиля освещают его лицо с печатью недовольства и некоторой самоуверенности, составляющей часть его натуры. Я бы, наверное, пожалела Марино — мы привязаны друг к другу, и это отрицать невозможно, — но не сейчас. Не в нынешних обстоятельствах. Не хочу показывать, как я расстроена.

— Чем еще ты поделился с Бриггсом? Кроме своего мнения?

Марино молчит, и в разговор вступает Люси:

— Бриггс видел то же самое, что увидишь ты. Идея не моя, и пересылала материалы не я. Это так, для полной ясности.

— Что именно ты не пересылала? — интересуюсь я, хотя и знаю уже ответ. Невероятно. Марино переслал Бриггсу материалы, являющиеся, по сути, уликами. Дело мое, но первым информацию получил Бриггс.

— Он захотел посмотреть, — говорит Марино, как будто желание генерала уже само по себе достаточная причина. — Что я, по-вашему, должен был ему сказать?

— Ты ничего не должен был ему говорить. Его это дело совсем не касается. Ты действовал через мою голову.

— Ладно, пусть так, — признает Марино. — Но его же назначили главным врачом. То есть, можно сказать, его назначил президент. И если так, то по рангу он выше любого из нас.

— Генерал Бриггс не является главным судмедэкспертом штата Массачусетс, и ты на него не работаешь. Ты работаешь на меня. — Я тщательно подбираю слова. Стараюсь говорить спокойно и рассудительно, как бывает, когда в зале суда меня пытается сбить с толку какой-нибудь враждебно настроенный прокурор или когда Марино готов вот-вот взорваться, разразиться проклятиями и хлопнуть дверью. — ЦСЭ подпадает под смешанную юрисдикцию и может в некоторых случаях заниматься федеральными делами, и это, конечно, вносит некоторую неразбериху. Мы — совместное предприятие двух правительств, федерального и штата, а также МТИ. Все запутано и хитро, эксперимент беспрецедентный, вот почему ты должен был предоставить заниматься этим делом мне, а не идти в обход. Преждевременное вмешательство генерала Бриггса создает проблему, которая заключается в том, что некоторые вещи могут начать жить самостоятельной жизнью. Но что сделано, то сделано.

— Что ты имеешь в виду? Что сделано? — неуверенно спрашивает Марино.

Я улавливаю в его голосе беспокойство, но протягивать руку помощи не собираюсь. Пусть сам подумает о том, что сделано, потому что сделал это он.

— Ладно, теперь расскажи мне о плохих новостях. — Я поворачиваюсь к Люси.

— Посмотри. Здесь три последние записи, включая примерно минуту, когда камера записывала санитаров, копов и меня в лаборатории.

Цветной дисплей айпада ярко светится в темноте. Я касаюсь иконки первого выбранного Люси видеоклипа и вижу то же, что видел умерший вчера в пятнадцать часов четыре минуты: черная с белым борзая свернулась на голубом диване в гостиной с сосновым полом и сине-красным ковриком.

Камера движется вместе с человеком, потому что он надел наушники, и устройство начало запись: кофейный столик с аккуратными стопками книг и бумаг и чем-то похожим на архитектурный или инженерный чертежный лист с карандашом на нем; окно с закрытыми деревянными ставнями; стол с двумя плоскоэкранными мониторами и двумя серебристыми «макбуками», подключенным к зарядке телефоном, возможно айфоном, и янтарного цвета стеклянной курительной трубкой в пепельнице; напольная лампа под зеленым абажуром; флисовая постель для собаки и разбросанные игрушки. Мельком вижу дверь с засовом и замком-задвижкой и стену с фотографиями в рамке и постерами, разглядеть которые не успеваю. Ладно, это подождет — рассмотрю позднее.

Пока что я не вижу ничего такого, что подсказало бы, кто он или где живет, но создается впечатление, что это небольшая квартирка или дом человека, любящего животных, финансово обеспеченного, оберегающего свою личную жизнь и внимательного к вопросам безопасности. Человек этот — если допустить, что дом и собака его, — занимается высокоинтеллектуальной работой с техническим уклоном, он креативен и организован, возможно, курит марихуану. Пес для него не трофей, а спутник, существо, пострадавшее от чьей-то жестокости в прошлой жизни и не способное себя защитить. Мне жаль животное. И кстати, что с ним случилось?

Конечно, ни санитары, ни полицейские не могли бросить беспомощное, оставшееся без хозяина животное в Нортон’с-Вудс, тем более при вчерашней погоде в Новой Англии. Бентон говорил, что сегодня утром в Кембридже термометр показывал одиннадцать градусов, а к вечеру ожидается снег. Может быть, собака сейчас в пожарном отделении, накормлена и присмотрена. Может быть, ее забрал домой следователь или какой-то другой полицейский. Но возможно, никто и не понял, что борзая принадлежит умершему. Господи, какой ужас…

— Что с собакой? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, — отвечает Марино. — До сегодняшнего утра, когда мы с Люси посмотрели то, что ты сейчас смотришь, никто ничего не знал. Санитары не помнят, чтобы там бегала какая-то беспризорная борзая, да они и не смотрели, хотя заметили, что ворота были открыты. Ну, ты и сама, наверное, знаешь, что их почти никогда и не закрывают.

— Такого холода животное может и не пережить. Как люди могли не заметить бегающую с поводком псину? Она ведь не сразу нашла открытые ворота, а, наверное, носилась несколько минут по парку. Здравый смысл подсказывает, что, когда хозяин падает, пес не сразу убегает из леса на улицу.

— В таких парках, как Нортон’с-Вудс, люди часто спускают собак с поводка и дают им побегать на свободе, — говорит Люси. — Я сама так делаю, когда выгуливаю Джет-рейнджера.

Джет-рейнджер — ее престарелый бульдог, и бегать он уже не в состоянии.

— Так что на него могли и не обратить внимания, потому что он ничем от других собак не отличался, — добавляет Люси.

— К тому же все были немножко заняты парнем, который вдруг ни с того ни с сего свалился замертво, — констатирует очевидный факт Марино.

Я смотрю на армейские постройки вдоль плохо освещенной дороги, на самолеты, большие и яркие, как планеты в хмурой мгле. Все услышанное представляется мне полной бессмыслицей. Странно, что борзая не осталась рядом с хозяином. Может быть, собака запаниковала? Или ее не заметили по какой-то другой причине?

— Пес должен объявиться, — продолжает Марино. — Не может быть, чтобы люди не обратили внимания на бродящую без хозяина борзую. Я так думаю, что ее взял кто-то из соседей или какой-нибудь студент. Хотя, может, и убийца.

— Зачем? — недоуменно спрашиваю я.

— Как ты сама говоришь, мыслить надо шире, — отвечает он. — Откуда нам знать, что тот, кто это сделал, не остался поблизости, а потом, улучив удобный момент, не забрал собаку. Сделал вид, что хозяин он сам, и увел.

— Но зачем?

— Может, собака каким-то образом вела к убийце? Могла его раскрыть? А может, для него это что-то вроде игры. Взял, чтобы пощекотать себе нервы. Или как сувенир. Да кто ж его знает? Будешь смотреть, обрати внимание, что в какой-то момент с пса сняли поводок. И больше его уже не видно. Ни возле наушников, ни рядом с телом.