На следующий день уникальный американский легкоатлет Джесси Оуэнс состязался в прыжках в длину с очень достойным соперником — надеждой всей нацистской Германии, немецким прыгуном Луцем Лонгом, высоким красивым блондином, каким в представлении Гитлера и должен был быть «истинный ариец». Поединок между Лонгом и чернокожим американцем стал воистину драматичным. Поначалу Оуэнс лидировал с результатом 7,83 метра. Но в последней попытке Лонгу удалось совершить великолепный прыжок на 7,87 метра и вызвать бурю восторга всего стадиона, в том числе и самого Гитлера. Это был новый европейский рекорд! Гитлер снова самодовольно улыбался, но радоваться победе выдающегося немецкого прыгуна было рано. Впереди еще был финальный прыжок Джесси Оуэнса.

Разбежавшись, самый быстрый в мире бегун «черной молнией» взлетел над планкой отталкивания и установил новый мировой рекорд — 8 метров 6 сантиметров! Это была его вторая олимпийская золотая медаль! Но самым запомнившимся событием этого дня стал поступок его проигравшего соперника. В пику фюреру, отказавшемуся вчера пожать руку чернокожему чемпиону, «истинный ариец» Луц Лонг стал первым, кто поздравил Джесси Оуэнса с победой. Мало того! Он взял Джесси под руку и отправился с ним в круг почета по берлинскому Олимпийскому стадиону, на трибунах которого им восторженно аплодировали стоя почти девяносто тысяч зрителей. Кроме разве что Гитлера, мрачно взиравшего на героев дня из-под черного козырька своей нахлобученной на уши фуражки.

В итоге Джесси Оуэнс завоевал на этой Олимпиаде четыре золотые медали, но главным для него стала его дружба с Луцем Лонгом. После Олимпиады они регулярно переписывались. «Можно переплавить на золото все мои кубки и медали, — писал Оуэнс, — но и этого будет мало, чтобы перевесить ту дружбу, которая связывает меня с Луцем Лонгом».

Для Гюнтера зародившаяся на берлинской Олимпиаде дружба двух соперников была примером того, как при любой власти и любых обстоятельствах нужно, прежде всего, оставаться людьми. Его самого тогда восхитили благородство и смелость Луца Лонга, не побоявшегося бросить вызов самому Гитлеру, демонстративно отказавшемуся перед этим поздравить темнокожего спортсмена.

Успех фильма об Олимпиаде превзошел все ожидания. Лени Рифеншталь постаралась сделать свою дилогию «Праздник красоты» и «Праздник народов», объединенной общим названием «Олимпия», такой, чтобы ее можно было показывать во всех странах. Дабы не принижать те государства, чьим атлетам повезло меньше, она даже не упомянула о том, что Германия на этой Олимпиаде завоевала наибольшее число медалей.

При монтаже этой ленты она проигнорировала требование Геббельса не показывать чернокожих спортсменов в фильме об Олимпиаде слишком часто и старательно убрала из нее все намеки на национал-социализм.

Сам фюрер, открывший Олимпийские игры под торжественный звон олимпийского колокола, в фильм, конечно, попал. Вошли в ленту и кадры торжественного прохождения олимпийских делегаций мимо почетной трибуны Гитлера, во время которого представители Греции, Австрии, Италии, Франции и самой Германии вскидывали руки в нацистском приветствии.

Мировая премьера «Олимпии» состоялась во Дворце киностудии УФА в день рождения Гитлера 20 апреля 1938 года. Фюрер прибыл на премьеру с Геббельсом и Риббентропом и занял место в центральной ложе. По окончании первой серии аплодисменты перешли в овацию, и Гитлер первым поздравил Лени с успехом и заверил ее в том, что она создала шедевр, за который ей будет благодарен весь мир.

Завершил премьеру торжественный прием в зале Министерства пропаганды, на который Лени Рифеншталь была приглашена со всей ее киносъемочной группой. Присутствующий на этом мероприятии рейхсканцлер Гитлер похвалил всех ее сотрудников и каждому из них пожал руку. Знал бы Гюнтер, что ему придется «ручкаться» с фюрером, он бы, скорее всего, проигнорировал это мероприятие. Но когда Гитлер протянул ему руку, Гюнтер не мог не отозваться на рукопожатие, хотя его так и подмывало оставить протянутую рейхсканцлером руку висеть в воздухе. Рукопожатие Гитлера было скорее мягким, чем крепким, но весьма энергичным. Оказавшись лицом к лицу с фюрером, Гюнтер ничего демонического в нем не увидел.

Также не произвел на Гюнтера особого впечатления и маячивший за спиной Гитлера пресловутый рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, заявивший не без самодовольства: «Я знаю, что в Германии есть некоторые люди, которым становится плохо, когда они видят наш черный мундир, мы понимаем это и не ожидаем, чтобы нас любили». Даже облаченный в иссиня-черную эсэсовскую форму «магистр Черного ордена» рейхсфюрер СС со своей мещанской крысиной мордочкой в старомодном пенсе был так же мало похож на голубоглазо-белокурого арийца, как и маниакально-истеричный Гитлер, провозгласивший себя «вождем всех немцев».

Гюнтер же был как раз таким, каким нацистская пропаганда представляла «истинного арийца», хотя, разумеется, не знал, смешению каких рас он обязан своей эталонной «арийской» внешностью: высокого роста блондин с правильными чертами лица, с узкими бедрами и широкими плечами. Только он не заблуждался насчет того, что все нацисты — его личные враги и враги всего того, что для него было дорого. Главным же его заблуждением было то, что поначалу он воспринимал ефрейтора Гитлера с его бандами штурмовиков СА[8] не очень серьезно, что было весьма распространенной тогда ошибкой противников нацизма. Теперь, когда фюрер заполучил абсолютную власть в Германии и концлагеря стали обычными государственными учреждениями, всем законопослушным немцам предлагалось привыкнуть к ним и держать язык за зубами. Любое коллективное сопротивление гитлеровскому режиму сделалось невозможным, а личный протест против нацистов стал формой самоубийства.

В горах Гюнтеру хватало безрассудства и смелости пройти без страховки отвесную стену, с которой в любую секунду он мог сорваться в пропасть. Но то в горах, где он полной грудью вдыхал пьянящий воздух абсолютной свободы. Стоило же спуститься в долину, и в воздухе сразу начинало ощущаться что-то давящее, тяжелое, что зависело не только от погоды. В преддверии прихода нацистов к власти общественная атмосфера в гитлеровской Германии стала такой ядовитой и удушливой, что трудно было дышать. Появилось что-то пугающе новое в той внезапной непримиримости и готовности к ненависти, которая вспыхивала в политических спорах рядовых обывателей.

Как профессиональный гид, Гюнтер проводил больше времени в горах, чем на равнине, и старался держаться подальше от политики, но теперь его аполитичность могла быть воспринята как политическая демонстрация против воцарившегося в Германии гитлеровского режима. И как бы он ни отгораживался своей аполитичностью от наступивших реалий, в повседневной жизни никуда от нацистов было не деться. Их грязно-коричневая форма, их марши и факельные шествия под вопли «Хайль!», озлобленные, тупые морды подонков из СА заполонили улицы, на которых представители этого кровожадного плебса чувствовали себя хозяевами жизни. «Коричневорубашечники», наделенные полномочиями как «вспомогательные отряды полиции», могли вломиться ночью в твой дом и отволочь беззащитных сонных людей в пыточные подвалы. Бандиты и убийцы из СА унижали, арестовывали и убивали без суда, а рейхсканцлер Гитлер, отличавшийся чрезвычайной грубостью речей, мог теперь ежедневно с неприкрытой жестокостью публично обрушивать на евреев совершенно дикие, бредовые оскорбления и небывало жуткие угрозы. И вся эта дикость воспринималась миллионами немцев как должное, ведь они верили, что только фюрер способен вызволить Германию из тисков экономического кризиса, превратившего почти пять миллионов человек в безработных.