В отношениях с Сэнсеем следовало ставить точку.

Но именно этого Н. никогда не умел.

Снег все никак не мог обосноваться на земле всерьез. Он пробовал землю на ощупь, находил ее неподходящей и исчезал. Это было сумеречное время, безрадостное и угнетающее.

Н. пережидал его в гостях у хорошего человека, ролевика Рогдая. Рогдай был огромен, сварлив, неуправляем. Работать он мог только в одиночку – вот и стал отладчиком программ. Гостей он любил, но учил их, как жить, и потому гости у него не задерживались, женщины – тоже.

Он и в ролевых играх, когда сам не «мастерил», выбирал себе персонажей, наделенных богатырской силой, но не желающих подчиняться. Н. познакомился с ним в лесу на игре «Новгородские былины». Рогдай был там мастером-игротехником и орал от ярости на весь лес, да и кто бы не заорал: не подав заблаговременно заявки на игру, к самому началу прибыли одиннадцать Васек Буслаев в длинных, по колено, вышитых рубахах, в красных плащах, с мечами и палицами; каждый Васька Буслай полагал себя истинным и хотел, чтобы вся игра вокруг него завертелась. Н. изумился, увидев эту нелепую дружину. Сам он не был хорошим игроком и норовил пристроиться к кому-нибудь в свиту – лишь бы три-четыре дня жить в игре, наслаждаться отсутствием реального мира и не беспокоиться о ночлеге и пище. Тогда его взяла в ключники боярыня Марфа, действительно привесила ему к поясу связку ключей, и он всюду ее сопровождал, участвуя в бабьей интриге и тайно передавая берестяные грамотки.

Рогдай разгреб идиотскую ситуацию артистически – отправил Васек единым воинским подразделением воевать чудь белоглазую, которая разбила себе лагерь на опушке с единственной целью – все время игры пить, не просыхая. А Н. случайно помог ему в этой затее – и образовалось некое взаимопонимание. Во всяком случае, у Рогдая вполне можно было зависнуть на неделю. Без роскоши, но она и не нужна человеку, привыкшему обходиться спальным мешком и вокзальными пирожками.

У Н. были путаные планы – он составил себе маршрут по городам, где жили клиенты. При этом он не был уверен, что кому-то из них действительно в это время нужен. В городе, где жил Рогдай, Н. имел небольшую клиентуру – двух пожилых дам и мальчика, страдающего астмой. Специально для него Н. перенял у Сэнсея особую методику массажа грудной клетки, который проводился с хитрой дыхательной гимнастикой.

Курс дамского массажа длился десять дней. Мальчика следовало лечить, сколько получится. Родители платили неплохо, но им и в голову не приходило предложить массажисту крышу над головой. Н. не любил считать деньги, однако тут набегала круглая и неплохая для него сумма – четыреста убитых енотов (Н. все еще вел расчеты в долларах). Четыреста – это даже если немного оставить себе.

Рогдай выбранил Н. за то, что постоянно наступает на выломанную паркетину, и пошел на кухню – готовить ужин. Стряпать он любил, экспериментировал беспощадно, а Н. был очень удобным ценителем кулинарии – ел все, что не шевелится, и нахваливал.

Невольно принюхиваясь к запахам с кухни, Н. стоял у окна и прикидывал свои маршруты. В окно он видел большой двор с детской площадкой, вокруг которой выстроились припаркованные машины – как черепахи носами к кормушке. Мир вокруг двухкомнатной квартирки Рогдая, которая была здоровенному дядьке узка в плечах, стал невыносимо черен – фонари и фары подъезжающих машин ничего не меняли, потому что люди в их свете были тоже черны. Н. ощущал это время года как собственную агонию – ему хотелось съежиться, закрыть глаза и исчезнуть из черного мира, чтобы очнуться уже в другом – белом. Привычный к настоящему зимнему холоду, знающий сибирские трассы в самые неподходящие для автостопа месяцы, сейчас он откровенно зяб и даже думал, не завернуться ли в плед с дивана.

Он гладил пальцами шершавый грязный подоконник, когда-то белый. Пальцы не могли оставаться без движения. Н. вспомнил: когда-то где-то читал о женщине, видевшей пальцами, и даже пытался узнать о ней побольше, но не удалось. Он вообще был ленив по части добывания той информации, которая принимается глазами и ушами. Теоретически его пальцы могли видеть под слоем сигаретного пепла и желтыми кругами от кофейных и прочих чашек первозданную белизну, должны были видеть – но ловили совсем иное. Возможно, им мешал холод, что просачивался снизу в оконные рамы.

Н. тосковал о снеге так, как тоскуют о прикосновении любимых рук. Снег был не только праздником для глаза – Н. любил ловить на холодные ладони большие снежинки и разглядывать их изощренную архитектуру. Прикосновение пушистого и обреченного снега было радостным и нежным, внутри отзывались какие-то совсем тонкие и почти беззвучные струнки. И немного жгло под веками…

– Погуляй в Сетях пока что, – сказал, войдя, Рогдай. Он обнаружил, что на кухне уже не осталось чистых тарелок, и пошел собирать урожай с самых неожиданных поверхностей – с диванного валика, с книжной полки, с компьютерного кожуха…

И тут Н. вспомнил голос…

Он плохо запоминал стихи, но эти почти целиком улеглись в памяти с первого раза.

– Вновь оснеженные колонны, Елагин мост и два огня, и голос женщины влюбленный, и хруст песка, и храп коня – сразу же прозвучало, как будто осенняя грусть о снеге вырастила, наподобие цветка, другую грусть, грусть иного качества. – Да, есть печальная услада в том, что любовь пройдет как снег…

Н. сразу выстроил вокруг отзвучавших строк картинку: справа он сам, с попыткой преобразить русские стихи в японскую танку, слева Соледад, которая менее всего наводила на мысли о зиме и всех зимних красивостях.

И этот пейзаж – словно с конфетной обертки, этот мост с фонарями, каждый – в желтом кружке, изображающем свет, и самая что ни на есть купеческая тройка, самое что ни на есть «замри-мгновенье» с воздетыми копытами и взвихрившимися гривами. Только вот голосу влюбленной женщины на картинке места не нашлось.

Как она там?..

Н. почти не вспоминал ту, которую пришлось называть Соледад – по нику электронной почты. А вспоминала ли она любовника по имени Амарго, тоже соответственно нику, – и вовсе неведомо. На открытку с дурацким зайцем она не ответила.

Вообще-то хотелось ее забыть совсем. Воспоминание о Соледад переплелось с воспоминанием о Сэнсее на даче, как два паучка-косикосиножки, сбившиеся в ком, – поди разбери, где чьи лапы. Слишком близко стояли в памяти эти две любовные постели, совсем рядом, одна уже наползала на другую, и люди на них тоже слились в одного человека без лица, воспринимаемого вне зрения, руками и кожей.

С ним такие штуки уже случались. Он знал эту муку мученическую – когда застрявшее в памяти ощущение не можешь привязать к конкретному человеку. Каждый по отдельности из тех, кто соблазнял и совращал Н., был, скорее всего, хорошим и ласковым, вот только люди меньше всего беспокоились о том, чем занимался Н. вчера и что ему предстоит завтра. Соледад, разумеется, – равным образом…

Где она, куда уехала на такси, выпустив его возле метро, Н. понятия не имел. Она совершенно ничего о себе не рассказала – да и не до того им было. Говорили о ерунде – он только и понял, что Соледад сильно недовольна бардовским фестивалем, дешевыми гитарами, пьяными исполнителями, древним репертуаром. Он даже не пытался возразить, напомнить, что бардам – куда за сорок, откуда там взяться хорошим новым песням? А если приблудился талантливый мальчик с гитарой (талантливые девочки-барды попадались редко, и сам Н. мог вспомнить только одну такую), то этот мальчик недолго будет тусоваться со старыми алкоголиками…