Подобное путешествие, помимо прочего, изобиловало опасностями. Ветры, сушь, песчаные бури сопровождали паломников в пути; вокруг рыскали звери, постоянно голодные, и таились грабители — всегда зоркие. Солнце раскаляло горы, вызывая миражи-обманки, разжигало невидимые костры, и в самом воздухе этих мест, неблагоприятном для людей, и в воде, что они в этих местах пили, таились болезни и смерть.

Поскольку Пророк установил месяц Рамадан для хаджа, паломники приучились собираться в Константинополе, Дамаске, Каире и Багдаде. Если они и не могли избежать дорожных злоключений, то могли уменьшить их число. Позаимствовав слово «караван» для описания своего похода, они основали многочисленные рынки во всех пригодных для этого местах.

Такова была одна из характерных черт Эль-Хатифа с наступлением июня и до того момента, как караван растянется во всю длину дороги и в конце концов исчезнет в желтой дали Пустыни. Никак нельзя было пожаловаться на отсутствие поставщиков. Торговцы лошадьми, ослами, верблюдами — одногорбыми и двугорбыми — имелись во множестве. Местность на мили вокруг становилась обширной животноводческой фермой. Стада заполоняли тощую землю. Изготовители упряжи, седел, паланкинов разной формы и цены, поставщики верблюдов, лошадей целых караванов не ждали, пока к ним обратятся с просьбой; конкуренция между ними была слишком жаркой для сохранения чувства собственного достоинства. Пастухи гнали отары откормленных овец, продавая их живьем. В тенистых местах располагались торговцы ритуальной обувью и одеждой, а палатки с образцами были разбросаны по всей территории. Лоточники расхаживали повсюду с инжиром, финиками, сушеным мясом и хлебом. Короче говоря, паломники могли быть обеспечены всем необходимым. Стоило лишь воскликнуть — и товар тут как тут.

Среди тысяч паломников в Эль-Хатиф в конце июля 1448 года прибыл человек, чье присутствие мгновенно сделало его объектом всеобщего внимания. Он явился с юга на галере с восемью веслами, с индийскими матросами на борту и простоял на якоре три дня, прежде чем сойти на берег. Ничто, кроме присутствия матросов, не указывало на национальную принадлежность судна. Оно было опрятно и свежепокрашено; во всем прочем ничего необычного в его наружности не было. Оно не предназначалось для войны — это было очевидно. Оно двигалось слишком легко, что указывало на отсутствие груза, поэтому пришедшие зеваки делали вывод, что оно не связано с торговлей.

Перед тем как убрать парус, над судном от носа до кормы соорудили навес, который с берега казался огромной многоцветной шалью. Вследствие этого знатоки в подобных делах решили, что владелец галеры — индийский князь, безмерно богатый, прибыл как добрый магометанин, дабы упрочить свою веру паломничеством.

Это мнение укрепилось и поведением незнакомца. Сам он на берег не сходил, но поддерживал деятельное общение посредством малой шлюпки. В течение трех дней она доставляла на борт судна подрядчиков, торгующих верблюдами и продовольствием, и отвозила их назад.

Подрядчики не могли точно определить его возраст: ему могло быть лет шестьдесят, а могло быть и семьдесят пять. Он был несколько ниже среднего роста, но человек деятельный и уверенный в себе. Сидел он, скрестив ноги, в тени навеса, на коврике из блестящего шелка. Говорил незнакомец на арабском, но с индийским акцентом. Одет был как индус: в шелковую рубашку, короткий жакет, просторные шаровары и огромный белый тюрбан поверх красной фески, сколотый впереди эгретом, сверкающим драгоценными камнями, владеть которыми впору только радже. Слуг при нем было немного, но одеты они были роскошно — в шароварах с богато украшенными поясами, — все они молчаливо ждали перед ним в подобострастных позах. Один из слуг стоял за спиной господина, держа в руках огромных размеров зонт. Хозяин удостаивал подрядчиков несколькими словами — и все лишь исключительно по делу. Ему требовалось полное снаряжение для хаджа. Сможет ли поставщик доставить двадцать верблюдов и четырех быстроногих дромедаров? Два из них должны были нести его носилки, два других предназначались для его личной свиты. Двугорбых верблюдов он намеревался нагрузить провиантом. При разговоре он не отрывал неприятно пристального взгляда от собеседника. Что еще более странно, он ни разу не осведомился о цене.

Один из шейхов отважился спросить:

— Как велика будет свита вашей милости?

— Четверо.

Шейх воздел руки к небу:

— О Аллах! Четыре одногорбых и двадцать двугорбых верблюдов для четырех мужчин!

— Малоумный, — спокойно ответил незнакомец, — разве не слыхал ты о благотворительности, о подаянии бедным? Разве могу я с пустыми руками войти в священнейший из городов?

В конце концов был найден посредник, который взялся предоставить правоверному вельможе все, о чем тот просит.

Утром четвертого дня после прибытия индус был доставлен на берег и сопровожден из города на малое расстояние, где на некотором возвышении был оборудован временный лагерь. В нем были поставлены палатки: одна — для хранения товаров и провизии; вторая — для свиты; третья — для старшего шейха, вооруженной охраны, установителей палаток, погонщиков верблюдов; четвертая — просторнее всех прочих — для самого князя. С дромедарами, верблюдами и лошадьми лагерь был принят; затем, согласно обычаю, была уплачена надлежащая сумма.

К закату солнца багаж был перевезен с корабля, и началось распределение груза. Индийскому князю совершенно не стоило труда нанять любых помощников, какие ему могут понадобиться.

Из тридцати человек, составлявших свиту, десять были вооруженные всадники, и, судя по их весьма внушительному виду, князь мог вполне продвигаться независимо от каравана. Позаботился он и о выборе запасов для путешествия. Задолго до того, как были улажены торговые сделки, он сумел заслужить полное уважение самых ушлых купцов не столько за проявленную им щедрость, сколько за свой здравый ум. Они перестали свысока называть его варваром-индусом.

Как только с торговыми делами было покончено, слуги незнакомца занялись обустройством палатки хозяина. Снаружи они покрасили ее в зеленый цвет. Внутри разделили ровно пополам — одна половина для приемной, другая для гостиной, в которой, помимо расставленных диванов и разостланных ковров, они с большим вкусом задрапировали потолок шалями, которые на корабле служили навесом. Когда все необходимые приготовления были осуществлены, оставалось только дождаться дня общего отъезда; как и подобало знатному вельможе, князь все это время оставался в своей палатке, не обращая внимания на происходящее вокруг него. Он производил впечатление человека, который любит одиночество и терпеть не может публичности.

Однажды вечером досточтимый индус сидел в одиночестве у входа в свой шатер. Алый отсвет дня задержался на западном небосклоне. В небе робко появлялись первые звезды. Верблюды отдыхали — одни пережевывали жвачку, другие спали, склонив длинные шеи к теплой земле. Сторожа, собравшись в кучку, тихо беседовали. Крик муэдзина, призывающий к молитве, проплыл долгими, полнозвучными нотами сквозь напоенный тишиною воздух. Другие голоса откликнулись на призыв — отчетливее или слабее, в зависимости от расстояния, и он был так созвучен чувству, вызванному особенностью минуты, что, услышав его, нетрудно было поверить, что это зов с Небес. Сторожа прекратили споры, расположились попросторнее, расстелили на земле свои коврики и, ступив на них босыми ногами, обратившись лицом в сторону Мекки, вознесли неизменную молитву ислама: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — Пророк его».