Прошло пять минут, а Брюс, к его несказанному изумлению, и бровью не повел. Смеющийся Эму так этому изумился потому, что обычно, когда он перерезал сухожилия у своих врагов, те, все до единого, начинали рыдать, и умолять, и обещали ему все, что угодно.

Это стало концом карьеры Брюса. Поскольку он был теперь неспособен сделать ни единого мало-мальски приемлемого движения перед камерой, на студии ему велели исчезнуть, сменить имя, уехать, взялись снабдить его липовой легендой, обещали выплатить неустойку, лишь бы он убрался с глаз долой. Одинокий и хромой, он долго искал себя по роскошным отелям, цены на апартаменты в которых съели почти все его состояние. Пытаясь обрести душевный покой он стал на недолгое время прихожанином Саентологической церкви, которую так любила Кейт. Там еще пощипали его скудные капиталы и, когда нечем стало платить за сеансы очистительной сауны, он был вынужден уйти из общины. После этого он обратился к облегченной йоге и ее учителю Дипаку Чопре. Он прошел курс в Сан-Диего и за последние две тысячи долларов получил диплом посвященного. Несколько недель он бродил по городу, спал на автостанциях, ел из мусорных баков при фаст-фудах, грезил о Кейт, Маленьком Разбойнике и Сокровище, об утраченном счастье. Из последних сил он позвонил одному дальнему кузену, который держал маленькую фирму по торговле электронным оборудованием где-то на севере Франции. Тот выслал ему немного денег и билет на самолет.

После десятичасового перелета Брюс оказался в сыром и сером предместье и поселился в крошечной квартирке кузена, который через пару недель посоветовал ему заняться преподаванием облегченной йоги. Он оборудовал для этой цели гараж и оброс клиентурой из старых дам в трико, благодаря которым смог вносить свою лепту в квартирную плату и прочие расходы.

Прошли годы, грез стало больше, они стали ярче, образы зачастую преследовали его на протяжении всего дня. Он чувствовал, что жизнь утекает сквозь пальцы, смотрел, как она проходит, ничего не делая, ни о чем не думая, без печали и без радости. Время от времени по телевизору шел какой-нибудь фильм с ним, но он себя не узнавал. Это было в другой жизни. В другом мире. Прошли еще годы, и теперь уже они выветривали его память. Вымывали, изглаживали образы и голоса, не дававшие ему покоя, и сделали наконец такой же чистой и нетронутой, как только что выпавший снег.

Дождливой зимой, которая никак не кончалась, после урока йоги в гараже он пришел в квартирку кузена. Вдвоем они молча поужинали и убрали со стола. Брюс вымыл посуду, а потом, в гостиной, где шел по телевизору футбольный матч второй лиги, сказал: «Знаешь, теперь я счастлив».

Это началось в самолете, когда Фред понял, что ему не нравятся соседи-бизнесмены. Все было не так, как на рейсах в Германию или в Штаты, там попутчики выглядят этакими аристократами планетарного масштаба, что называется «дорого без показухи», и пахнут VIP-залом ожидания для пассажиров бизнес-класса. Ничего похожего здесь, глаза бы не глядели на эту орду нуворишей, вид у всех такой, словно сами никак в толк не возьмут, что можно нажить такие бешеные деньги за такое короткое время. И одеты были все как толстосумы, и пили как толстосумы, и со стюардессами заигрывали как толстосумы.

Это продолжалось в аэропорту, погода была ужасная, снег с дождем и беспросветная серость. Парни в оранжевых шлемах, которые распоряжались движением самолетов по площадке, явно плевать хотели на стихию, это говорило о привычке к поганому климату и о том, что ледяной дождь мог зарядить на много дней. Стоя в очереди на паспортный контроль, Фред включил мобильник и попытался позвонить домой. Сынишка уже который день кашлял, а жена дулась за то, что он «опять уезжает» и что «света белого не видит за этой чертовой работой». Сети не было. Он попробовал еще пару раз, кляня разрекламированный роуминг, тут подошла его очередь. Женщина в форме подозрительно уставилась в паспорт, потом на его лицо. Невзрачная из себя женщина, усталая на вид. Она с силой шлепнула печать на первую попавшуюся страницу и молча кивнула ему, дескать, проходите.

Страна Фреду не нравилась, теперь он был в этом уверен. В такси, по дороге к отелю «Резиданс 51» лучше не стало. Все, что он видел, являло собой печальную картину разора. Сквозь завесу льющей с неба ледяной воды проступал город в черных тонах, черные фасады, черные проспекты, верхушки черных небоскребов на горизонте. Вот что может проистечь из слабости политико-экономической системы: не революция, не рождение «нового человека», а безобразие. Безобразие площадью в сотни квадратных километров.

Одним из высоких черных домов и оказался отель «Резиданс 51». Он мог бы быть грязной городской больничкой, мог бы быть муниципальным многоквартирным клоповником, мог бы быть полицейским комиссариатом, но это был отель. За стойкой ресепшена дремал какой-то хмырь, не говоривший толком ни по-французски, ни по-английски, ни по-немецки. Он изъяснялся на дикой смеси языков с уверенностью человека, которому безразлично, поймут его или нет. Паспорт Фреда он долго изучал с тем же выражением, что и женщина в аэропорту, как будто подозрительность была здесь возведена в культуру.

Перед тем как подняться в свой номер, Фред спросил, можно ли отсюда позвонить. Хмырь кивнул на телефон-автомат в углу и что-то путано объяснил, кажется, на редкость сложную тарифную систему. Фред попробовал с кодом и без, с международным и без, потом без нулей, показавшихся ему лишними, но был вынужден скрепя сердце признать, что поговорить с женой не удастся. Наверно, есть какая-то тонкость, надо будет спросить завтра, до совещания. Он решил подняться в номер, сон накатывал с силой морского прилива, почти до дурноты.

Хмырь с ресепшена проводил его до двери. Номер был с минимумом удобств, крошечная ванная сомнительной чистоты, платяной шкаф напротив кровати и окно, из которого не открывалось никакого вида, выходившее на водосточный желоб, по которому стекал талый снег вперемешку со льдинками. Оставшись один, он на всякий случай еще раз попытался дозвониться по мобильнику. Не вышло. Принимать душ сил не было, сил едва хватило сходить в туалет, раздеться и дотащиться до кровати. Он лег, послушал немного, как стучит дождь по оконному стеклу, и выключил свет.

На него кто-то смотрел. Он был в этом уверен. За долю секунды перед темнотой увидел что-то, но не успел понять, что именно. Несколько минут он лежал, боясь шевельнуться, потом включил свет. Посмотрел направо, налево. Ничего. А потом он увидел, что это было, — на шкафу. Зверек, похожий на обезьянку, только с огромными глазами, пристально смотрел на него. Фред вскочил и потянулся к своей одежде. Зверек моргнул. Фред оделся, не сводя с обезьянки глаз, сунул ноги в туфли и пошел вниз, жаловаться хмырю на ресепшене.

Тот увлеченно смотрел передачу по телевизору, его очень интересовало описание технических характеристик тяжелого мотоцикла. «В моем номере на шкафу обезьяна!» Хмырь с ресепшена поднял глаза, нахмурил брови, потом до него, похоже, дошло, о чем речь, — «не обезьяна, коала!» Фреду было без разницы, обезьяна, коала, один черт. «Ну, и что мне прикажете делать?» Хмырь улыбнулся ему и объяснил, с усилием извлекая скудный запас французских слов из глубин памяти: «Он здесь привык. Он не кусается. Тихий. Не трогать. На улице холодно. Он любит в этом номере. Любит на шкафу».