Так начиналось заточение Филарета. В первые дни его выводили лишь по утрам на общую молитву и на хозяйственный двор, где позволяли колоть дрова. Всё остальное время суток он проводил в келье, и долгое время его никто не тревожил, лишь раз в день ему приносили скудную пищу и воду всё те же два молчаливых инока-старца. Да Филарет и не замечал, кто к нему приходил. Но он не замечал и главного, пожалуй, самого страшного — своего духовного опустошения. В келье он не молился Богу Потому как забыл все молитвы, не осенял себя крестным знамением и не испытывал в этом нужды. Он даже пищу принимал с полным безразличием.

В эти первые дни и недели заточения Филарета произошли немалые перемены и в жизни Антониево-Сийской обители. Её ворота были закрыты для богомольцев. И у ворот теперь вместе с монастырскими привратниками несли караул московские стрельцы с огненной зброей в руках. Монастырь стал тюрьмой, и всем монахам и даже игумену Арефу не разрешали разговаривать с иноком Филаретом.

Всего этого Филарет не знал. Но позже, когда постепенно успокоился, смирился с обстоятельствами жизни, увидел, в каком состоянии неприязни приходили к нему иноки-старцы, он понял, в какое оскудение быта он вверг своим появлением монастырскую братию. Монахи порицали Филарета. И лишь однажды один из иноков-старцев, посещавших его келью, страдающий за Филарета, несущего тяжкий крест опалы, нарушил запрет молчания, принёс ему молитвослов и коротко сказал:

— Пробудись, брат мой, читай и моли Всевышнего о милосердии.

Потом Филарет скажет, что ежели бы не эти слова ободрения, изошёл бы он тоскою и наложил на себя руки, потому как побуждение к тому приходило не раз.

В тот день перед сном Филарет впервые встал на колени пред образом Михаила-архангела и сперва как-то робко, будто впервые, а потом всё усерднее стал молиться. И пробудилась память, он вспомнил каноны и молитвы, да больше те, с которыми в трудные минуты жизни обращался к Господу Богу. И первым каноном, коим откликнулась его душа на призыв инока-старца, был канон покаянный.

— О, горе мне грешному, — молился страстно Филарет — Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне, даждь ми, Господи, слёзы, да плачусия дел моих горько...

И пролились слёзы облегчения, на душе стало светлеть, и, дабы сохранить проблески обновления, Филарет вознёс к небесным Святым Духам канон покаяния Ангелу Хранителю:

— Всё помышление моё и душу мою к Тебе возложи, хранителю мой. Ты от всякие мя напасти избави...

Наступила глубокая ночь, а Филарет всё молился, и память его очистилась от замутнения, все молитвы, кои он выучил в отрочестве, открывались ему, как на страницах книги. И очищалась душа его от всякой бесовской скверны, от жестоких и безрассудных побуждений, от злобы и жажды выместить ненависть на преследующих его. И уже под утро, встав с колен на одеревеневшие ноги, он тут же упал на скамью и, прошептав: «Господи, спаси и сохрани», — уснул в сей же миг, и так крепко, как никогда не спал последние месяцы жизни.

И было в том благостном сне Филарету явление многоликое. Да первым сошёл к нему архангел Михаил — хранитель и заступник. Поначалу Филарет засомневался: он ли? Но потом узнал его. Он увидел, что архангел препоясан и сабля на боку висела, потому как служил он у Всевышнего в архистратегах. И крылья виднелись у архангела за спиной. Всё, как и положено иметь Святому Духу. Он же сказал Филарету:

— Зачем, сын Божий, забыл о своём заступнике? Сколько дён и ночей провёл в келье, а только ноне преклонил колени и помолился пред образом моим.

— Прости и помилуй, заступник-хранитель, — взмолился Филарет. — Грешен и пребывал во власти бесов.

— Слушай теперь во благо спасения. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душою твоею, и всем разумлением твоим. Истинно любящий Бога презирает славу, богатство и все утехи мира считает за ничто. Проси Всевышнего быть всегда с тобой. И Он будет страдать с тобою вместе, и ты обретёшь блаженство.

— Внемлю тебе, ангел-хранитель и архистратег Всевышнего. Но враг попирает меня и озлобляет и поучает всегда творить своя хотения. Но ты, наставник мой, не оставь меня погибающим, — умолял Филарет архангела Михаила.

— Аминь! — ответил Святой Дух и улетел, лишь шелест крыл отметил его полёт.

Ещё и пот с лица не успел смахнуть Филарет после беседы с архангелом Михаилом, как послышался тонкий, взывающий о помощи детский голосок. Филарет в сей же миг узнал своего Мишеньку, а тот кричал в ночи: «Батюшка, спаси, родимый!» Голос прозвучал близко, а тот кричал, будто бы на речке погибал. И Филарет ринулся спасать его. Ан не тут-то было, вырос пред ним десятский Матвей. «Не пущу! Не велено!» — зыкнул он. «Сынок там, сынок на погибель брошен!» — и ответ — нацеленный в грудь бердыш. Матвей был ловок и силён, прижал Филарета к стене древком бердыша, потребовал: «Деньги давай, а там иди!»

Филарет взялся искать по карманам деньги, а там одни камни. В сей миг голос Миши оборвался на полуслове: «Батюшка, спа...» И десятский Матвей развёл руками, в голубых глазах даже слёзы появились: «Я же говорил, деньги давай». Филарет сказал: «Вот возьми», — и раскрыл ладони, в которых держал камни. Там же по десять ефимиков лежало. «Звона, благо какое! — воскликнул Матвей. — Спасу я твоего сына!» — и убежал.

Матвей показался Филарету лукавым бесом. Он опустился на колени перед свечой и зашептал: «Господи милостивый, зачем Тебе понадобился мой сынок? Верни его мне, милосердец. Я обездолен, лишён воли и семеюшки! Оставь мне сынка: Всемогущий». Да перестал стенать, потому как почувствовал, что на плече у него лежит чья-то рука. Посмотрел он влево — никого, вправо глянул — рядом ведунья Катерина сидит, такая же молодая, как много лет назад в лесу за Звенигородом. «Не печалуйся, князь любый. Сон тебе неверный пришёл, — сказала ласково Катерина. И рукой провела по лицу Филарета. — Видишь сынка, он рядом с княжичем Иваном Черкасским сидит за трапезой». — «Вижу, вижу, Катенька! Дай Бог тебе здоровья. Да ты всё тако же молода и красива, как в ту пору...» — «А я и есть из той поры. — И Катерина снова провела рукой по лицу Филарета. — Ты вот чему внимай, князь любый, приласкай Матвея. Денег ему пообещай и дашь, как тебе их пришлют тайно. Он же страдает от бедности и жалостивый». «А что сие даст, Катюша?» — спросил волнуясь Филарет. «От доброты своей солнце увидишь. И людей подобных себе найдёшь, добротой одарённых. Душа в покой придёт, как в храм дорогу обретёшь, как руками к работе прикипишь». «Смогу ли я подняться?» — печально спросил Филарет. Катерина ещё раз рукой провела по лицу Филарета. «Сможешь. Видишь дуб вековой, под коим я нарекла тебе будущее. Всё и сбудется, как с верой и стойкостью по жизни пойдёшь. Всё через терпение придёт». Филарет ещё дубом любовался, себя и Катерину под ним видел. А она встала и тихо ушла, дверь скрипнула.

В тот же миг Филарет проснулся, со скамьи поднялся, за ручку двери ухватился. Она была крепко закрыта. И стало Филарету жутко от всего, что пришло ему во сне. Но по здравом размышлении он понял, что сон, пришедший в ночь на четверг, вещий и страшного в нём ничего нет, наоборот: уж коль явилась Катерина и всё расставила по своим местам, то так тому и быть. К тому же Мишеньку, сыночка, показала и княжича Ивана — тоже. Как тут быть в сомнении и печали?