Орчанский чай из котелка с горсткой зелёных брусничных листочков был, конечно, на вкус неплохой и наверняка до кучи ещё полезный, но довольно быстро прогнался по молодому организму, и теперь мочевой пузырь явно намекает, что пора бы и прогуляться от костра подальше.

«Эх, Виктор Дрейк, зачем сюда свёз.

Оставил бы при себе, что ли, с другими перекроенными, в городе. Наверняка было бы легче. Проще. Понятнее…»

Возвращаться к костру вышло по пути с Хильдой – её, наверное, тоже чай с места согнал. Для вечеринки рыбарка вырядилась в когда-то красивое красное платьишко. По мнению Пенни, среди разнопёрых обносков клана оно смотрится глупо. Делиться этим своим наблюдением она, впрочем, не намерена.

Воздух здесь такой чистый и вкусный. Пенелопа к этому совсем уж было привыкла, но сейчас опять накатило, может быть, от мысли вернуться к городской жизни и попробовать как-то уж там вертеться. Конкретных мыслей и планов, впрочем, пока нет.

Видно – Ржавка без майки, ничуть не стесняясь большущих пятен смятой, когда-то обожженной кожи на боку и животе, тащит кого-то за руку прочь от лагеря, кажись, одного из отменно тупорылых двойняшек. От этих костлявых, одинаковых с лица, Пенни за всё время в клане ни одного внятного слова не услышала.

–Н-ну шлюха,– замечает Пенни.

В следующую секунду ей кажется, будто в лицо её лягнула невесть откуда взявшаяся лошадь.

–Гнида.– лицо у рыбарки смертельно спокойное. Встряхивает отбитой кистью, сплёвывает.– Нутро гнилое и мозгов нет, так молчи лучше в тряпочку.

Пенни знает, что намного сильнее этой черномазой, но что-то сковало по рукам и ногам, не даёт в ответ ударить, не даёт даже заорать – стой-шатайся, сглатывай кровь, проверяй языком – целы ли зубы. Хильда – это совсем тебе не Дэвис и Атт, трусливые сопляки. Или нет, при чём тут сама Хильда, это от внезапности всё, от неожиданности, вот чокнутая – с ничего прямо в морду бить, охренела, сама гнида…

* * *

Пенни идёт умыться подальше от стойбища, чтобы никому не попасться.

Отсвет костра и голоса едва долетают сюда, на битый галечный берег. Камешки под тонкими подошвами кед острые, не особо выглаженные водой, как бывает – Пенни слышала – у моря.

Завтра всё равно придётся как-то объяснять вот это вот художество на своём лице, если только чёртова рыбачка сама первая чего-нибудь не наябедничает. Но завтра будет завтра, и ещё почему-то Пенелопа почти уверена, что Хильда смолчит.

Вдоль бережка и над водой хлопочет ночная насекомая жизнь.

Проносится пара летучих мышей.

Белая дымка от озера собирается медленным туманом, мягко накатывает на землю; опустишься на колени зачерпнуть воды в горсть – тонет рука в непроглядном молоке.

«Ничего, ничего. Вот дождаться только обещанной Ковалем поездки в городишко – и пошли вы все, уроды. Очень вы нужны… бесите… слова не скажи…»

Мелкие волоски вдоль загривка вдруг снова встают дыбом.

Кто-то смотрит.

Оттуда, с озера.

Ощущение вдвое сильнее чем тогда, днём.

Нюхом не слыхать никакого чужачьего запаха – обычное озёрное дыхание, равнодушный тихий плеск большой воды.

Но кто-то смотрит.

Кровь из подбитого носа капает прямо в туманное молоко. Пенелопа вглядывается в колеблемый сумрак и видит.

Теперь точно видит.

Всего в нескольких метрах из озёрной дымки смотрит на неё невероятное, волшебное существо. Видна только изящная голова на точёной шее и хрупкие на вид плечи. Создание жемчужно-белое, большеглазое, словно светится тонким лунным сиянием. Что-то совсем смутно отзывается в памяти, Пенни о подобном точно слышала или даже читала, но какая к чёрту память, когда перед тобой – чудо…

Пенни не замечает, что против разума прямо на коленках ползёт в воду по острым камням. Никакие обиды и горести больше не имеют значения. Сияющее существо кажется встревоженным, чуть отдаляется, оглядываясь на озёрную ширь.

–Эй,– тихонько говорит Пенни.– Погоди… Ты – кто?..

Создание из воды приоткрывает голубоватый рот, показывая два ряда мелких, острых зубов.

И визжит так, что Пенни падает в воду лицом вниз, зажав уши ободранными ладонями.

Боль хуже, чем от крепкого Хильдиного кулака, раз в двести.

Небо рушится, оказываясь холодным и жидким, не даёт дышать.

Чьи-то горячие и жёсткие руки тянут Пенни на берег, она кашляет водой и бьётся, сквозь жуткий звон в башке ещё не пробиваются никакие звуки, но вместе с вернувшимся воздухом она нюхом знает, что рядом оказался ненавидимый, бесящий, неодолимый Штырь-старшак. Тис.

И значит, всё будет… нормально.

–Упасли тебя человечьи уши.

С утра это первые слова, которые Пенни над собою слышит. В голове почти уже не звенит. Болят коленки и ладони, ободранные об озёрные камни, да всё ещё страшновато прикасаться к лицу, куда прилетел вчера Хильдин быстрый кулак, но в целом дела не так уж плохи. Занавеска, ограждающая Пенелопино место в Зелёном доме, отдёрнута. Других обитателей Зелёного не видать, но рядом на корточках сидит Штырь, босой, тинные косицы завязаны узлом на макушке, рыжие глаза – бессонные, усталые.

Старшак говорит подняться, тащит Пенни к дневному свету. Хорошо, что небо сегодня затянуто густеющими облаками: даже без солнца свет её пока немного мучает.

При неярком утречке Тис смотрит Пенни в одно ухо, потом в другое, без особой деликатности взявшись рукой ей под подбородок, затем велит косить глазами туда-сюда и наконец зачем-то оскалить зубы и показать язык. Глаза у Пенни немного слезятся. Неизвестно, чего там орчий старшак у неё углядел, но вроде результату осмотра он не огорчается.

–Кровного орка шибче бы законтузило,– говорит Штырь. Пенни ёжится: хлестнула память о вчерашней внезапной боли, расколовшемся небе, злой обманной воде – не обопрёшься, не вздохнёшь, ужас чёрный. А Штырь её вытащил…

Орк бесит теперь Пенелопу даже больше прежнего, придушить ли его охота или обнять, за то, что успел на помощь, за то, что она теперь вроде как в долгу… Она хочет сказать «спасибо». «Спасибом» иногда удаётся прикрыть ту дыру внутри, которая делается, когда кто-нибудь вроде бы поступает с тобой неплохо… и непонятно, чего потом потребует взамен.

Но сказать Пенни не успевает.

Старшачья рука сжимает ей плечо.

–Виноват, шакалёнок,– произносит Тис.

В первое мгновение Пенни никак не может сообразить, за что конкретно ей сейчас-то оправдываться и отбрёхиваться – рыбачка чокнутая чего наплела или за другое что. Но старшак говорит дальше:

–Видишь, где я знак поставил? Здесь, посреди лагеря. Ну, оленью голову. От воды его не увидишь толком. Я для орков ставил. Про сиренок и не подумал даже. Визгучие они, но уж не дуры… Виноват.