И все пахло сухой пихтовой древесиной, потому что шкаф, хоть и выглядел как ореховый, вовсе таковым не был, только стенки его были оклеены слоистой желто-коричневой ореховой фанерой в Бромберге, в мастерской Иоганна Кнайпа (черное название фирмы виднелось на внутренней стороне дверцы). Простыни пропитались этим приятным сухим пихтовым запахом, и госпожа Вальман, с трудом сдерживая слезы, погладила прогибающееся под ладонью полотно, уже немного застиранное, кое-где по краям чуточку разлохматившееся.

Но сейчас уже не оставалось времени выравнивать стопки наволочек, расправлять накрахмаленные простыни, сейчас нужно было вытащить из этих аккуратных пирамидок самое необходимое и бросить на расстеленный под окном красный пододеяльник. А пальцы, теребящие края наволочек и блузок, все еще медлили… И госпожа Вальман, чтобы отсрочить еще на мгновение эту страшную минуту, протянула руку к другой части шкафа, где на деревянных плечиках с проволочным крючком висели ее платья и пальто, а также пальто и костюмы мужа. «Брать только самое необходимое…» Вероятно, она понимала, что это правильно. Но а если в Гамбурге, на месте дома тети Хайди и дяди Зигфрида, у которых они собирались остановиться по пути в Ганновер, их встретят только засыпанные снегом развалины (ведь Гамбург тоже бомбили)? Альфред должен надеть свою длинную с металлическими пуговицами шинель почтового служащего, — в форме, известное дело, всегда проще. Ну а она? Потянулась за бордовым пальто с рыжим меховым воротником, купленным у Хартмана на Ланггассе, потянулась за этим пальто, хотя другое, синее с перламутровыми пуговицами, висевшее рядом, было гораздо теплее, однако выглядело намного хуже. Но тут же со страхом подумала о танках, которые уже подошли к Диршау, о том, что те делают с женщинами, и быстро схватила самое старое грязно-серое пальто, оставшееся от бабушки Генриетты, поношенное и великоватое ей пальто из толстого сукна, много лет пролежавшее на дне шкафа, — да, это вытертое, с заштопанными рукавами пальто, каких давным-давно уже никто не носит, самое подходящее… Тряхнула головой: «Боже, что я делаю? Чего бояться? Ведь уже сегодня вечером мы будем далеко от Данцига, в море, Франц говорил, что до Гамбурга от силы два-три дня…»

Рывком выдернула из-под простынь теплую фланелевую ночную сорочку Марии и бросила на красный пододеяльник.

В пять они быстро шли по виадуку вблизи вокзала в Лангфуре, втягивая голову в плечи, когда высоко в темном небе, над фермой моста, с прерывистым свистом пролетали в сторону аэродрома снаряды из Эмауса или Шидлица, где уже стояла — как говорил утром Аксер Биренштайн — русская батарея, обстреливающая западную окраину района. Они хотели пройти под мостом на Шварцервег, потом по Мариенштрассе на Макс Хальбеплац и дальше, до трамвайной линии на Остзеештрассе, но стоило ли теперь это делать? Дома по соседству с рыночной площадью горели ярким белым пламенем, почти без дыма, ветер взметал в воздух над крышами мерцающие лоскутья — быть может, горящие занавески, сквозняком сорванные с окон, быть может, листы бумаги, кружащие в водоворотах искр. Госпожа Вальман, в расстегнутом пальто, в меховой шапочке, сзади приколотой к волосам серебряной булавкой, с рюкзаком на спине, вела Еву и Марию; впереди в нескольких шагах от них господин Вальман толкал железную коляску, поскрипывающую ржавыми осями. Всякий раз, когда колеса подпрыгивали на неровностях обледеневшего тротуара, желтый кожаный чемодан, прикрепленный к коляске ремнями, кренился то на один, то на другой бок. Справа внизу, за ограждением виадука, на прилегающем к вокзалу пустом пространстве розовато поблескивали пути, ведущие из Данцига в Цоппот. Возле платформы рядом с черной воронкой торчали из земли несколько сорванных рельсов. Чуть дальше, на перроне железнодорожной ветки, мутным жарким пламенем догорал грузовик Тодта[16].

Ханеман оглянулся, но люди, которых он увидел в другом конце виадука, пока еще были не те — нагруженные тюками и чемоданами, они быстро шли, спотыкаясь о слежавшиеся комья снега. Девочки Вальманов шагали молча, буркая что-то в ответ на шепотом задаваемые матерью вопросы: она беспокоилась за их ноги в поскрипывающих, еще не разношенных ботинках и уже в третий или четвертый раз, когда останавливались, чтобы перевести дух, поправляла шерстяные шарфики у них на шее. «Но нам же жарко!» — выкрикивала Мария. Только за виадуком, когда они спустились на Магдебургерштрассе и огненные змеи над центром Лангфура скрылись за темными массивами уцелевших домов, напуганные видом колышущегося над крышами, как тяжелая влажная паутина, зарева девочки прижались к матери — и тогда госпожа Вальман расплакалась.

Она шла, обняв притулившихся к ней дочек, а слезы текли по ее щекам. Хорошо хоть Альфред, поглощенный лавированием среди заваливших тротуар сугробов, не оглядывался. Она видела его сгорбленную спину, покачивающийся черный узел, перехваченный холщовыми лямками от старого рюкзака, помнившего еще первую мировую и бои на Сомме. В глубине улицы под дрожащим мутным заревом, расползавшимся бледной болезненной розовостью по восточному краю неба, вдоль черных стен домов, в которых не горел свет (лишь кое-где в подвальных оконцах мерцали огоньки керосиновых ламп), брели, не отбрасывая тени, темные фигуры, навьюченные рюкзаками, волокущие за собой на железных санках обвязанные веревками и проволокой тюки, и вся эта вереница в молчании двигалась под колышущимся небом в сторону Брёзена и Нойфарвассера, туда, где около волнореза должны были ждать транспортные суда. Но когда они вышли на аллею с трамвайными рельсами, ведущую прямо к морю, впереди открылся ослепительный столб бьющего в небо огня, при виде которого они так и вросли в истоптанный снег, а Ханеман подошел к господину Вальману: «Элеваторы?» Господин Вальман покачал головой: он хорошо знал этот район, тут, неподалеку от водонапорной башни, жил его брат, так что, поправляя на плечах лямки, он только пробормотал: «Нет, наверно, склады в Нойфарвассере», а это означало, что дело обстоит гораздо хуже, чем если бы горели элеваторы, поскольку теперь набережная возле устья канала до самого моря освещена ярким пламенем и наблюдателям с холмов Мюггау видна как на ладони западная часть порта — того и гляди артиллерия перенесет огонь с железнодорожных путей вблизи Вайхзельмюнде и острова Хольм на восточную окраину Брёзена, на лес и затем на Вестерплатте.

Но этого ни господин Вальман, ни Ханеман не произнесли вслух, да и зачем было говорить — просто надо спешить, чтобы как можно быстрее добраться до порта, даже если произошло самое худшее; незачем было говорить, тем более что девочки при виде далекого огненного столба над крышами Нойфарвассера чуть повеселели, как будто этот столб, подпирающий небо коричневым жаром, показался им куда менее грозным, чем зрелище черных улиц в окрестностях виадука, где пространство со всех сторон было замкнуто домами, в которых не светилось ни одного окна.

И они зашагали по обледенелой мостовой, больше глядя под ноги, чем на этот зловещий свет над портом, а по аллее вблизи и поодаль, за ними и перед ними двигались в сторону Брёзена черные группки таких же, как они, путников, осторожно ступающих по скользкому снегу, опирающихся на трости, зонты, бамбуковые лыжные палки, на деревянные рейки, впопыхах приспособленные для дорожных надобностей, а над ними, вверху, высоко-высоко, темнота монотонно повторяла свист пролетающих снарядов, которые падали на белые от снега поля аэродрома, примыкавшие на севере к лесу в Глеткау. Над равниной между Лангфуром и Оливой висела гигантская туча дыма, подсвеченная снизу далекими пожарами, будто горела уже не восточная окраина Цоппота, а сам Готенхафен.