служившими пожизненно. Вольные франки из незнатных родов были обязаны выставлять ополчение во время войны, а потому тоже были людьми уважаемыми и зажиточными. Да только Само — не франк, и притвориться им не сможет. Тут не было паспортов, но у каждого человека был род, община и староста-центенарий[15], который знал каждого своего односельчанина с рождения. Староста подчинялся графу, а тот — герцогу. Получался парадокс. В отсталой стране, где не было документов, почты, и большая часть населения не знала грамоты, спрятаться было почти невозможно.

Шатаешься по дорогам без дела — тут же староста со своими людьми схватит тебя, опасаясь того, что ты пришел красть свиней на его хуторе. А зачем еще одинокий человек будет бродить без дела по дорогам Галлии? Точно, хочет что-нибудь украсть, иначе сидел бы дома, как все нормальные люди. Потом бродягу передают графу, который с помощью доброго слова, бича из воловьей кожи и раскаленного железа очень быстро узнает правду. Так что вариант сбежать и выдать себя за принца из далекой страны развеялся, как дым. Столь эпических идиотов, которые поверили бы в такую чушь, среди местных жителей просто не было. Хотя, если отрастить волосы, и притвориться незаконным потомком кого-нибудь из королей Меровингов, можно было бы попытать счастья. Но, скорее всего, это закончилось бы скверно, и пример зверски убитого самозванца Гундовальда, на славу покуралесившего в свое время, тому пример.

Лет пятьдесят назад только франки имели право ходить в военные походы. Но в последние десятилетия, когда страна полыхала огнем междоусобиц, на войну гнали кого попало, и даже римские города выставляли ополчения под страхом огромных штрафов. И что за воин из ткача или горшечника? Так, до первого боя… Но даже в те тяжелые времена никому и в голову не приходило дать оружие в руки рабу. И если случится чудо, и жадный до безумия Приск отпустит его по всем правилам, то он станет вольноотпущенником. В глазах общества это уже чуть выше раба, но все равно существо третьего сорта, которое обязано службой бывшему хозяину. Выходило так, что воинская карьера в королевстве франков для такого, как Само была невозможна. А ведь, как на грех, вся аристократия и состояла из воинов.

Была еще гражданская служба, куда брали грамотных людей. Но уровень образования Самослава оставлял желать лучшего. Ведь он даже не мог процитировать Овидия или Венанция Фортуната. В Галлии все еще работали школы, уцелевшие с римских времен, и высшие чиновники были блестящими знатоками римского права. Да, была еще одна сущая мелочь. Все они были выходцами из знатных сенаторских семей, которые прочно оккупировали все гражданские должности и епископские кафедры.

В делах божественых все оказалось еще веселее. Никакой католической церкви еще не существовало, а был епископ в Риме, который назначался из далекого Константинополя. Вся эта жесткая церковная вертикаль, единообразие богослужений, могущественные монашеские ордена — ничего этого не было и в помине. Христианство раздирали распри, которые в конечном счете и похоронят потом Византию. Религиозная мысль била ключом, как пузыри после дождя появлялись новые течения, которые как-то по-своему читали Священное Писание. Эти секты иногда были настолько причудливы в своих воззрениях, что завоевание римских территорий арабами население восприняло спокойно, считая ислам какой-то новой трактовкой Священного Писания. Не огнепоклонники, как персы, ну и ладно. Церковь же в королевстве франков жила своей жизнью, не подчиняясь вообще никому. Епископов выбирал народ, а утверждал лично король, и зачастую высшие церковные чины происходили из одной семьи, передавая свои должности по наследству столетиями. Ах да! Епископам как бы нельзя было иметь жен, но они их имели, игнорируя запреты из далекого Рима, постоянно осажденного варварами-лангобардами. Величайший ум своего времени, покойный папа Григорий Великий, объявил войну распоясавшимся прелатам. Он нашел союзника в лице королевы Брунгильды, и на горле самовластных церковных князей стала затягиваться удавка. Жизнь понемногу начала меняться, и одного из самых уважаемых епископов изгнали с его кафедры просто за то, что молодая симпатичная монашка слишком часто исповедовалась ему всю ночь напролет. А ведь еще недавно такая малость не вызвала бы даже интереса, ведь при короле Гундовальде, это самозванец который, епископы занимались разбоем, пьянством и держали целые гаремы, оставаясь совершенно безнаказанными. Впрочем, Брунгильде ее строгость тоже вышла боком, и епископы Галлии спокойно восприняли то, что их благодетельницу казнили самым, что ни на есть зверским способом. Ни один из этих проповедников милосердия не поднял голос в ее защиту.

Всю эту информацию Само получил от уважаемого купца, чем привел того в немалое изумление своим любопытством. Ведь до сего дня ленивый раб не проявлял интереса ни к чему, кроме еды. Он даже попросил научить его читать, чем чуть не довел хозяина до обморока. И вот тогда почтенный Приск вконец потерял терпение, справедливо решив, что эта неслыханная дерзость должна быть наказана, и поколотил Само палкой. Впрочем, он что-то такое прочел в глазах парня, и бил его без особенного рвения. Вроде нужно радоваться, но тень испуга, промелькнувшая при этом в глазах хозяина, Самославу не понравилась совершенно. Тот явно был неглупым человеком, и изменений, произошедших с его собственным рабом, не заметить не мог. Ведь он поколотил не трусливого мальчишку-серва, он бил человека, который размышлял при этом, как бы ему за такое оскорбление половчее вскрыть хозяину глотку. А ведь Само до этого момента и не знал, что такое оскорбление, и считал побои частью своей рабской доли. У невольника нет чести, а значит, и отнять ее невозможно.

Приск был озадачен и встревожен. Ремесло работорговца требует знания человеческих душ, иначе однажды тебя найдут с ножом в сердце, ограбленным до нитки. А потому интуиция почтенного купца била во все колокола, она чуяла опасность. Вечером, у костра, когда Само с жадностью доедал кашу из котелка господина, он услышал неожиданный вопрос:

— Кто ты такой? — Приск спросил это тихим и спокойным голосом, но парень уловил в нем затаенный страх. Да и рука, то и дело поглаживающая рукоять кинжала на поясе, выдавала волнение многоопытного купца.

— Я Само, мой господин, — сказал раб самым невинным голосом, на какой был способен. — А кто же еще?

— Ты лжешь, — убежденно сказал купец. — Я знаю Само с пяти лет, я знаю его лучше, чем он сам. Я купил его в Ратисбоне, и он вырос на моих глазах. Ты — не он, ты просто занял его тело, говоришь его языком и смотришь на меня его глазами. Признайся, ты злой демон? Или