растительное существование, я потеряю форму и время, и когда выйду через год… Ха-ха — лет через десять не хочешь?

На очередной щелчок дверного замка я не отреагировал.

— Нерушимый! — гаркнул конвойный.

Я поднял голову. За решеткой стоял молоденький рыжий сержант, за его спиной маячили еще двое.

— На выход! Лицом к стене, руки за спину!

Я читал, что нельзя возмущаться, как бы ни была отвратительна процедура досмотра — менты ее проводят не по собственной инициативе, положено так. И злить их ни к чему.

Снова наручники и — путешествие через заснеженный двор к цоколю, в уже знакомый кабинет Быкова. Я уселся на стул напротив стола, конвойный пристегнул к кольцу, ввинченному в стол, мою левую руку и вышел из кабинета. Где-то я читал: используют именно кольцо, потому что заключенные на допросах, не выдержав пыток, могут с размаху удариться головой и убить себя обо что-то острое или угловатое.

Надеюсь, обойдется без пыток. Я перевел взгляд на Быкова, который делал вид, что смотрит в экран ноутбука, а сам изучал меня периферическим зрением. Надежда на то, что он хочет докопаться до правды, умерла: больше всего на свете майор желал, чтобы я во всем сознался и не пришлось возиться.

В горле пересохло, и я нарушил правила, первым заговорил:

— Добрый вечер, Роман Августович.

— Разговорчики! — рыкнул он и посмотрел так, что в горле пересохло. — Вопросы задаю я, ты отвечаешь. Понял?

Я кивнул.

— Так точно.

— Вот и отлично, — он принялся вслух проговаривать мои паспортные данные и тут же щелкать кнопками, записывать их. — Все верно?

— Верно, — ответил я.

Далее он предупредил о наказании за лжесвидетельство и в подробностях рассказ мне то, что я и так узнал из газет, добавив, что группа врагов Родины, сообразив, что Шуйский знает о их существовании, решила действовать превентивно, пока он не вычислил их имена. Поскольку, опасаясь за свою жизнь, Шуйский в Михайловске осторожничал, в Якутске злоумышленники при содействии Тирликаса пронесли на борт четыре бомбы с часовым механизмом и спрятали в спасательных принадлежностях.

— Тебе известны имена других соучастников преступления? — спросил Быков таким тоном, словно я уже сознался.

Хрен тебе, а не признание!

— Я не являюсь соучастником, потому эти имена не могут быть мне известны.

Я считал желания Быкова и еще раз убедился: он хотел меня поскорее посадить. С имеющимся признанием он не просто верил — знал, что я виновен, и другая правда ему была не нужна.

Что еще за признание? Кто-то меня оговорил?

Вчера расследование вела Безопасность Родины, а этим товарищам закон не писан. Там отпирайся не отпирайся — скрутят, еще и почки отобьют, и все равно просканируют, допросят. Какие полномочия у Быкова? Хрен его знает, но раз КГБ сейчас дружит с ментами, протокол они должны соблюдать. Мой приговор зависит от того, что происходит сейчас, а не от того, что было вчера. БР контролирует одаренных, Фарб думает, что я не такой.

Сейчас Быков начнет спрашивать, что я делал накануне теракта, а мне и сказать-то нечего: дома был, футбол смотрел, ел, спал, с девушкой переписывался. Какую же я себе подложил свинью, когда съехал с ведомственной квартиры! Так бы у меня было алиби.

— Напоминаю, что чистосердечное признание и сотрудничество со следствием значительно, — он выделил интонацией последнее слово, — укорачивает срок. А теперь расскажи, что ты делал накануне теракта, двадцать восьмого и двадцать девятого декабря?

— Я отказываюсь свидетельствовать против себя и требую адвоката.

Я вскинул голову и прямо посмотрел в черные глубоко посаженные глаза Быкова. Ломать будешь? Попробуй, на мне все быстро заживает. Добьюсь ли я чего-то своим молчанием? Вряд ли. Захотят пришить дело — пришьют. Но тепленьким себя взять не позволю.

Интересно узнать, что у него за признание.

На первый план выступило желание ударить меня, но Быков сдержался, прищурился, отчего монобровь полностью скрыла глаза.

— Ах, как закукарекал! Значит, тебе есть что скрывать!

— Все, что я скажу, может быть использовано против меня. Я требую адвоката.

— Знаешь, кто на зоне кукарекает, а? Такие как ты. Ой и несладко тебе там придется!

Быков хищно улыбнулся от уха до уха, отчего сходство со Щелкунчиком увеличилось.

— У кураторов своих западных требуй адвокатов, — продолжил он. — Ишь как заговорил, когда жареным запахло!

— Я отказываюсь свидетельствовать против себя.

С самодовольством Быков посмотрел на портрет Дзержинского. Сжал кулачища, шагнул ко мне. Похоже, сейчас будет больно. Но я не отвернулся, сжал челюсти и приготовился закрывать голову свободной рукой.

— Ты ставишь под сомнение компетентность следственных органов? — подавшись вперед, прошипел он.

— Я требую адвоката — во избежание ошибок следствия.

Чисто гипотетически — имею, а по факту… Все еще желая меня ударить, Быков покосился на камеры и усмехнулся, сел.

— Да не поможет тебе адвокат! Тебе никто уже не поможет. Кроме себя самого. Будешь вести себя разумно — отделаешься легко. Нет — расстрельная статья.

Он открыл ящик стола, вытащил оттуда какой-то документ, небрежно подтолкнул ко мне. На его лице читалось торжество.

— Ознакомься, вот.

Лист лежал текстом вниз. Я положил сверху ладонь. Что там может быть? По виску скатилась капля пота, хотя было совсем не жарко. Сглотнул слюну — во рту пересохло, и язык был шершавым, как наждачная бумага. Давай, Саня, не затягивай! Я перевернул лист.

Это оказался протокол допроса В. В. Вавилова, датированный вчерашним днем, где старик сознавался в том, что помогал неизвестным организовать теракт. Его должен был осуществить Л. В. Тирликас, находящийся в Якутске. Далее прилагался длинный список соучастников с их функциями. Я скользнул пальцем вниз по списку и нашел свою фамилию, моя функция — коммуникация и силовая поддержка.

Не веря своим глазам, я сомкнул веки, разомкнул их и уставился на буквы, которые отказывались складываться в слова. Память любезно предоставила вчерашнюю проверку на полиграфе:

«— Ты получил от него телефон марки «Енисей-22»?

— Да.

— Использовали ли вы для общения шифрованный канал?»

Сука старая, как же ты меня подставил с этим телефоном! Интересно, был ли в этом умысел? Действительно ли Вавилов сотрудничал с западными спецслужбами и ждал момент, когда я оступлюсь, чтобы меня завербовать? Или над старым генералом издевались, ему угрожали, и он оклеветал нас в обмен на безопасность близких, а потом у него не выдержало сердце? Или, получив признание, Вавилова убили?