— У меня такое чувство, что он дал бы тебе и ключ, если бы ты попросил. Он думает, что ты ходишь по воде.

— Я обязательно попрошу его об этом.

Когда я делаю паузу, глотая, Джеймс говорит: — Это была шутка. Обещаю.

— Так же, как ты обещал, что не кусаешься?

Еще одно снижение тона, и вот он уже хриплый, как оператор секс-линии.

— Я не кусаю. Я покусываю. Это большая разница.

Меня бросает в холодный пот. Спокойно, Оливия. Сделай глубокий вдох.

Когда становится очевидно, что я не собираюсь отвечать, Джеймс подсказывает:

— Ты молчишь, потому что я тебе мешаю, или потому что я тебя волную?

Я шумно выдыхаю. — Честно? Я не знаю, была ли женщина когда-нибудь более взволнованной из-за мужчины за всю историю человечества.

Он снова испускает этот сокрушительный смешок, ублюдок. — Приму это за комплимент. Когда я тебя увижу?

Я замечаю, что он не спрашивает: “Когда ты сможешь позировать для портрета”, потому что мы оба знаем, что когда я сказала Эдмонду, что буду позировать для портрета, я вовсе не об этом договаривалась.

Я тихо говорю: — Я уже давно этого не делала.

— Не говорила по телефону?

— У меня не было любовника.

Он выдыхает медленно и тяжело. Я представляю, как он сжимает трубку так сильно, что в ней появляется трещина.

Через некоторое время я спрашиваю: — Ты все еще там?

— Просто восстанавливаю дар речи. Пожалуйста, подожди.

Я улыбаюсь, довольная, что влияю на него так же, как и он на меня. — Не хочу показаться самоуверенной, но мне кажется, что это чувство...

— Взаимно. Да. Боже мой. Ты всегда так откровенна?

— Жизнь слишком коротка, чтобы извращать слова. Но раз уж мы заговорили об этом, должна сказать, что мне нужно время. Я не могу просто...

— …прыгнуть со мной в постель на первом же свидании.

— Бинго.

— Ты хочешь сначала узнать меня получше.

Я думала об этом. Чего именно я хочу? Я здесь на три месяца, потом вернусь к реальной жизни в Штатах. Это может быть лишь временным явлением, коротким романом с прекрасным незнакомцем, о котором я буду вспоминать с нежностью, сидя в кресле-качалке на крыльце дома престарелых.

Так зачем терять время?

Я не являюсь девственницей. Мы оба взрослые, оба одиноки, и оба знаем, чего хотим. Кроме учета морали, в чем смысл задержки?

Предчувствие, — шепчет мой мозг.

Смысл промедления — в формировании желания.

Я останавливаюсь на мгновение, чтобы залюбоваться этой жаждущей новой версией себя. Возможно, это влияние моих соседей-эксгибиционистов, но что бы это ни было, я возьму это.

— Надеюсь, ты не поймешь меня неправильно, но... нет. Мне не нужно сначала узнать тебя получше. Все, что мне нужно знать, это то, что происходит со мной, когда я смотрю в твои глаза.

Он ждет, его молчание пронизано жаром.

— Я в Париже ненадолго. Если это станет личным, если мы станем слишком близкими и поделимся всеми нашими грустными историями, будет гораздо труднее, когда я уеду. Я бы хотела, чтобы все было легче. — Я закрываю глаза, стесняясь того, как меркантильно это прозвучало. — Прости, если это грубо или оскорбительно. Это просто то, что я чувствую.

— Так ты хочешь меня только ради моего тела, — говорит он горловым, раздражающим голосом, — Ну, я никогда.

Я шепчу: — Это достаточно красивое тело.

В его голосе звучит обида. — Достаточно красивое? Прекрати, ты меня балуешь.

— Ладно, хорошо, эгоист, это удивительное тело. Доволен?

Он фыркает. — Нет.

Улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, я говорю: — Это, безусловно, лучшее тело, которое я когда-либо видела, и это говорит о многом, поскольку я даже не видела тебя голым.

На данный момент.

— А лицо?

— Боже мой! Ты просто ловишь комплименты!

— Это небольшая цена за то, что ты используешь мои многочисленные прелести, ты так не думаешь?

Я начинаю смеяться и не могу остановиться. — Ладно, хорошо. Твое лицо. Твое лицо... ну, оно тоже довольно красивое.

— Я бросаю трубку.

— Нет, не бросаешь.

Теперь его очередь смеяться. — Это правда. Не бросаю. А теперь сделай мне еще один комплимент, пока мое эго не сдулось и я не пошел плакать в угол.

— Ладно. Ты готов?

— Я готов.

Я представляю его лицо, все эти идеальные углы и линии. — Твое лицо - самое красивое, что я когда-либо видела.

Странно, но я действительно имею это в виду.

— Продолжай...

Я качаю головой, пытаясь не рассмеяться. Театрально задыхаясь, я говорю: — А твои глаза... твои глаза похожи на два застывших бассейна. Твой голос – медово-дымное пение блюзовой певицы, заставляющее все мои нервы дрожать. А твои губы - ох! Твои губы как клубничное вино!

Он бормочет: — О, ради Бога.

Мой тон становится практичным. — Эй, ты первый начал.

— Ты, наверное, выросла с очень приставучими братьями и сестрами.

Я начинаю шутить о том, какими раздражающими на самом деле были мои старшие братья, но останавливаюсь.

Мои колебания не остаются незамеченными для Джеймса. — Ладно. Не будем переходить на личное.

Я кривлюсь. — Это странно? Не будет ли слишком неудобно и странно, если мы не сможем поговорить друг с другом?

— Я уверен, что мы найдем много тем для разговоров.

В его голосе снова появилось тепло. Это вызывает яркое воспоминание моей фантазии о том, как он трахает меня сзади, когда я стою на коленях, погрузившись лицом в подушку.

— Ты снова молчишь.

Я обмахиваю лицо рукой. — Просто пытаюсь справиться с этим приливом. Это невыносимо.

— Я дам тебе минуту.

В его паузе я слышу подавленный смех. Потом он возвращается на линию, весь такой деловой. — Ладно, давай договоримся об условиях.

— Это звучит удручающе практично.

— Это практично, но не обязательно удручающе. Таким образом, мы оба будем знать, чего ожидать. Это уменьшит количество странностей.

— Ладно. Я слушаю.

— Ты сказала, что ты ненадолго в Париже. Когда ты уезжаешь?

— Двадцать третьего сентября.

— Я отмечаю этот день в своем календаре. Что ты планируешь, пока ты здесь? Встречи с друзьями? Осмотреть достопримечательности?

— Ты говоришь, как таможенник. Хочешь поставить штамп в мою визу?

— Я хочу знать, как выглядит твое расписание, умник.

По резкой паузе, наступившей после этого, я понимаю,