Синичка клевала сладкие крошки, поглядывая на Широкова. Он пил коньяк прямо из бутылки, чего никогда не позволил бы себе в обществе. Зубров свой – он и поймет, и простит.

– Странные вещи происходят, – жаловался ему Павел. – Кому-то я дорогу перешел, а кому – не знаю. Впервые жизнь поставила меня в тупик. Что делать?

Синица, опасливо косясь, подбиралась к кружочку колбасы.

– На, угощайся, божья тварь! – он подвинул колбасу и медленно убрал руку. – Хорошо тебе. Ни забот, ни хлопот. И душа у тебя не болит.

Широков сидел, прислушиваясь к себе. Обычно, испросив у Зуброва совета, он потом просто ждал, и нужная мысль сама приходила ему в голову. Сегодня ничего подобного не происходило. Он хлебнул еще коньяка, закусил кружочком колбасы. В голове звенела пустота. Коньяк приятно согрел внутри, ослабил напряжение.

– Что молчишь, Алексей Федорович? Али не угодил чем?

В кустах зашелестел ветер.

– Значит, не угодил, – вздохнул Широков. – Какую ошибку совершаю? Не ведаю… Надоумил бы.

На крошки от кекса и колбасу слетелись еще несколько пичужек. В теплом летнем воздухе пахло молодой травой, ромашками и мятой. Широков поднялся, вылил в заросли барвинка коньяк из стакана, положил бутылку в пакет, прислушался. Такая тишина бывает только на кладбище. В лесу, в поле или в городе она другая, – пронизанная жизнью. Здесь же царила тишина усопших, полная загадочного безмолвия…

– Прощай, Алексей Федорович, – тряхнул головой Широков. – До следующего свиданьица.

Он повернулся и резко зашагал прочь, к воротам. У часовни остановился, чуть поколебавшись, вошел. В ладанном сумраке мерцали позолотой лики святых. Согбенный монашек неторопливо подошел, взял у него деньги. Сумма изумила. Монашек поднял усталые глаза на посетителя.

– Поставьте двенадцать свечей за упокой души, – сказал Широков, протягивая монашку записочку. – Самых дорогих. И молебен отслужите.

– Панихиду? – уточнил монашек.

Широков кивнул, неумело перекрестился и вышел на солнечный свет. От посещения часовни осталось в сердце тоскливое недоумение.

Водителю надоело сидеть в машине, и он, потягиваясь, прохаживался у ворот.

– Поехали, – сказал Широков. – Нам еще в одно место успеть надо.

– Куда?

– Ты езжай, я покажу.

Он долго молчал, глядя на пыльную ленту шоссе, подстриженные деревья на обочинах, и только давал короткие указания водителю, куда ехать. Спустя час они оказались у захолустного подмосковного кладбища. Неровная дорожка вилась среди утопающих в бурьяне проржавелых оград и покосившихся крестов. В этой части кладбища давно никого не хоронили.

Широков шел уверенно. Он хорошо знал, куда направляется. В кустах отцветающей сирени пряталась ухоженная могилка – литая ограда, поросший незабудками холмик и розовый мраморный крест с надписью «Эльза Малер». Внутри ограды была врыта в землю такая же крепкая дубовая скамья, как и у могилы Зуброва. Хотя они с Эльзой Малер не состояли в родстве, не знали друг друга и никогда не виделись в земной жизни.

Широков открыл калитку ограды, постоял… потом наклонился и заботливо положил к подножию креста букет орхидей, укрытый целлофаном с золотыми блестками и витыми ленточками. Когда Эльза была жива, он не мог дарить ей дорогие цветы. Теперь совсем другое дело. С согласия родителей Эльзы, которые переехали на постоянное место жительства в Латвию, он поставил здесь ограду и крест, устроил все по своему вкусу. Одинокая сторожиха убирала могилку, получая за свои труды щедрое вознаграждение.

– Вот и я, дорогая, – сказал он, тяжело опускаясь на скамью. – Пришел рассказать о своем житье-бытье. Тебе еще не надоело слушать? Знаю, что не надоело. Все у меня есть, о чем мечтали мы с тобой лунными ночами… и деньги, и машина, чтобы ехать в путешествие к синему морю, и многое другое. Только дома нет. Зачем он мне без тебя? Живу в квартире, как все. Мне хватает. Я всегда был непритязательным, ты же помнишь. Все, чего я достиг, я делал для тебя. Чтобы ты знала, на что я способен ради нашей любви, и могла гордиться мною. Похвали же меня, Эльза. Я исполнил все, что обещал тебе…

Широков глухо застонал и сжал голову руками.

– Почему судьба так несправедлива?

Он достал недопитую бутылку, немного коньяка плеснул в заросли незабудок, – для Эльзы, – остальное выпил. Сердечная боль немного утихла.

– Как это я до сих пор не спился? – вслух удивился он. – Только благодаря тебе. Я не мог подвести тебя, Эльза.

Широков установил в специальном углублении толстую свечу, зажег и долго сидел, глядя на огонь. В теплом безветрии свеча горела спокойно и ровно.

– Сегодня у меня поминальный день, – сказал он. – Что-то новое пришло в мою жизнь. Хорошее или плохое, не пойму. А с кем мне поделиться, кроме тебя и Зубра?

Он помолчал. Здесь было еще тише, чем на городском кладбище. Где-то далеко жил и дышал беспокойный суетный мир, не вторгаясь во владения мертвых. Они, эти миры, существовали параллельно.

– Что скажешь, Эльзушка?

Она ничего не подсказала ему, не подала желанной весточки.

Высоко в небе к заросшей камышами речушке пролетели две цапли. Широков проводил их взглядом, поднялся и пошел к машине…

В тот день Лена таки не выдержала. Ее любопытство превосходило по силе все остальные земные страсти. Ночью, вместо того чтобы спать и видеть радужные сны, она обдумывала, как ей осуществить разведывательную операцию под кодовым названием «чердак». Кое-какие идеи показались ей подходящими.

Утром, едва забрезжил пасмурный рассвет, она вышла во двор. Главное – не пропустить дворничиху. Из подъезда, сладко зевая, выскочил влекомый ньюфаундлендом сосед. Псу не терпелось побегать по травке.

– Гарри, мальчик мой, – причитал между зевками хозяин. – Куда ты меня тащишь? Я же еще сплю…

– Здравствуйте! – преувеличенно вежливо произнесла Слуцкая.

Она делала вид, что прогуливается. Спортивный костюм должен был подчеркнуть особый смысл этой прогулки. Человек решил заняться оздоровительным бегом, зарядкой на свежем воздухе или спортивной ходьбой.

– Приветствую… – изумленно ответил сосед, на секунду забыв о «своем дорогом мальчике» Гарри.

Пес не преминул воспользоваться заминкой и сильно дернулся. Хозяин от неожиданности пискнул и выпустил поводок. Огромными прыжками Гарри кинулся прямиком на клумбу, визжа от восторга.

– Гарри! Гарри! – запоздало спохватился хозяин. – Ко мне! Немедленно вернись! Кому я сказал?!

Ньюфаундленд и ухом не повел. Через несколько минут от клумбы следа не осталось. Чахлые стебельки нарциссов и тюльпанов не выдержали такого напора. Пес, резвясь, разметал их в разные стороны. Покончив с клумбой, он понесся на газон.