Ивонна опустила голову и прошептала:

– Я не хочу, чтобы она мучилась.

Она держала Тоби на руках и гладила, пока доктор Эстерли готовил шприц. Кошка положила головку на локоть Ивонны и закрыла глаза, как будто чувствовала себя в безопасности рядом со своим другом. Ощутив укол, Тоби издала отчаянный вопль, но даже не дернулась. Она только с ужасом и недоумением посмотрела в глаза Ивонны, затем внезапно ослабла и уснула навеки. С помощью отца Ивонна похоронила ее в дальнем углу их двора.

У нее осталось множество радостных воспоминаний о любимой кошке: рождественская елка, вертящееся кресло, ночи, когда кошка спала рядом с нею в кровати. Но этот последний вопль, совершенно не похожий на те, что обычно издавала Тоби… Ивонна не могла его забыть. Он разрывал ей сердце, и внезапно ее охватило гнетущее чувство вины. Тоби всю свою жизнь посвятила Ивонне, но, когда она состарилась, стала болеть и больше нуждаться во внимании, Ивонна отвернулась от нее. Она перестала катать ее в кресле, не строила для нее туннель из коробок от подарков, не замечала, как тяжело она больна.

В тот вечер она пришла на молитву. Глаза ее опухли, по щекам еще лились слезы, и члены общины спрашивали:

– Что случилось, Ивонна? Почему ты плачешь?

– Сегодня умерла моя кошка, – сказала она.

– О, какая жалость, – говорили они, похлопывая ее по плечу и, не зная, что еще сказать, отходили.

Они действительно жалели ее, эти добрые люди, но не понимали ее горе. Для них это была всего-навсего кошка. Как и все мы, они даже не знали ее клички.

Когда на следующий день Ивонна пришла в библиотеку, ей не только не стало легче – она еще острее испытывала чувство вины, горькой утраты и бесконечного одиночества. У нее не было желания заглянуть в книгу, поэтому она сразу уселась на стул и погрузилась в скорбь о Тоби.

Минуту спустя из-за стеллажа вышел Дьюи и медленно направился к ней. Обычно каждый раз – по крайней мере, последние несколько лет, – завидев ее, Дьюи мяукал и вел ее к женскому туалету. Ивонна открывала дверь, Дьюи вспрыгивал на умывальник и требовал, чтобы она пустила воду. Внимательно поглядев на льющуюся из крана воду, он ударял по струе лапой, испуганно отскакивал, затем снова осторожно подкрадывался, и так повторялось снова и снова. Это была их особенная игра, можно сказать ритуал, установившийся за время их давнего знакомства. И Дьюи никогда не пропускал возможности поиграть со струей воды.

Но на этот раз он остановился, склонил головку набок и пристально посмотрел на Ивонну. Затем вспрыгнул ей на колени, несколько раз ласково потерся о ее руку мордочкой и свернулся клубочком. Она тихо поглаживала его, время от времени смахивая слезы, пока он не уснул.

Она продолжала медленно и нежно гладить его. Через какое-то время печаль ее стала ослабевать и постепенно совсем исчезла. И не потому, что Дьюи понял ее боль, не потому, что он был ей другом. Просто пока она глядела на мирно спящего Дьюи, чувство вины перед любимой кошкой оставило ее. Она поняла, что совершила доброе дело, избавив Тоби от мучительных страданий. Она любила свою маленькую и кроткую кошечку, и вовсе не обязательно каждую минуту это доказывать. И нет ничего дурного в том, чтобы дальше жить своей жизнью. Настало время окончательно проститься с Тоби.

У моего друга Брета Уиттера, который помогал мне писать эти книги, есть так называемая больная мозоль. Он терпеть не может, когда его спрашивают: «Так чего же такого особенного было в Дьюи?»

– Вики исписала двести восемьдесят восемь страниц, объясняя это, – говорит он. – Если бы это можно было выразить в одном предложении, она написала бы просто почтовую открытку.

Он считал свой ответ очень остроумным. Затем он понял, что этот вопрос всегда заставляет его подумать о случаях из своей собственной жизни – не обязательно связанных с кошками, с библиотеками и даже с Айовой, – но которые могли бы ему подсказать короткий ответ. Поэтому он перестал упоминать о почтовой открытке и рассказал историю из своего детства, проведенного в городе Хантсвиль, Алабама. По соседству с ним жил мальчик, умственно и физически отсталый. Они посещали одну школу, ходили в одну церковь, так что, когда в седьмом классе произошел поразивший Брета случай, он уже очень хорошо знал этого мальчика. За все это время мальчик, который не умел даже говорить, никогда не выражал свои эмоции, ни радость, ни раздражение, никогда и ничем не привлекал к себе внимание.

И вдруг во время занятий в воскресной школе он начал кричать. Он оттолкнул стул, схватил пенал с карандашами и стал с бешенством разбрасывать их по комнате. Остальные дети притихли и с удивлением смотрели на него. Учительница воскресной школы сперва растерялась, а затем закричала ему, чтобы он успокоился, вел себя осторожно и перестал будоражить класс. Мальчик продолжал пронзительно визжать. Учительница уже хотела выставить его из класса, как вдруг один ученик по имени Тим встал, подошел к мальчику, обнял его, «как будто он был обычным человеком», как всегда говорил об этом Брет, и сказал: «Все в порядке, Кайл, все хорошо, успокойся».

И Кайл успокоился. Он прекратил колотить рукой по столу, выронил карандаши и заплакал. И Брет подумал: «Хотелось бы мне оказаться на месте Тима. Жаль, что я не понял, что было нужно Кайлу».

Таким был и Дьюи. Казалось, он всегда понимал состояние человека и знал, что ему нужно. Я далека от того, чтобы считать Дьюи равным Тиму, – ведь Дьюи был котом, а не человеком, – но он был наделен редким даром сочувствия, сопереживания. Он чутьем улавливал состояние человека и откликался на него.

И это не так просто, как может показаться. Чаще всего мы настолько заняты или поглощены своими переживаниями, что даже не замечаем, что упускаем шанс оказать человеку помощь. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что еще до игры со струей воды Ивонна приносила Дьюи кошачью мяту. Каждый день она состригала у себя во дворе пучок этого растения и клала его на ковер в библиотеке. Дьюи моментально прибегал и нюхал ее. Несколько раз глубоко втянув в себя манящий, отдающий лимоном запах, он зарывался в мяту головой и принимался жадно жевать, громко чавкая и высовывая язычок. Он катался по полу на спине, так что мелкие зеленые листочки застревали в его шерсти. Потом переворачивался, ерзал на животе, прижимаясь к ковру подбородком, как Гринч[5], который крадется за рождественскими подарками. Ивонна присаживалась рядом и шептала: «Неужели тебе так нравится эта травка, Дьюи? Ах, как нравится!» А он дико молотил лапками по воздуху, затем в изнеможении падал на спину, разбросав их в сторону, и затихал.

Однажды, когда Дьюи впал в состояние полного возбуждения из-за кошачьей мяты (сотрудники говорили, что Дьюи танцует мамбу), Ивонна подняла голову и поймала мой пристальный взгляд. Тогда я ничего не сказала, но через несколько дней остановила ее и попросила: «Ивонна, пожалуйста, не надо так часто приносить Дьюи кошачью мяту. Он ее страшно любит, но ему это не очень полезно».