Среди колдунов бродят нелепые убеждения, что крыса, мол — грязное животное. Что крысы разносят заразу, калечат друг друга, грызутся за тёплый угол; и что двоедушники-крысы такие же — бессмысленно драчливые, подлые и планирующие предательство с первой же встречи.

Наверняка, эти стереотипы не взялись из воздуха. Когда-то давно, до прихода Полуночи, в Кланах были совсем другие порядки. Тогда у волков рождались только волки, а у крыс — только крысы; и мой родной Амрау был, видимо, ещё из тех времён, когда весь населяющий его род был белками. Тогда судьба определялась не Охотой, но самим фактом рождения, а дорога твоя была определена с первого шага.

В народной памяти остались сказки о тех временах, и это были не слишком добрые сказки. В этих сказках правили хищные кланы, а любой волк мог задрать всякого, кто не понравится, и назвать это «знахарством» и «заботой о Лесе»; в этих сказах лисы держали в страхе мелкие птичьи кланы и забирали птенцов, превращая тех в рабов для не слишком чистоплотных целей; в этих сказках холоднокровные не имели права покидать Гажий Угол под страхом смерти — своей и всех близких. Кое-что из этого ещё живо в приметах: мы ругаемся рыбами, называем неприятного человека «мерзляк» и не пускаем лисов к младенцам, потому что это, дескать, дурной знак.

Были в тех сказках и Война Кланов, и мафиозный Крысиный Король, и Большой Волк. Но потом пришла Полуночь и забрала зверей в свою свиту. С тех пор нельзя родиться двоедушником, можно только войти в Охоту и поймать за хвост свою дорогу. Вместе с правом крови умерли и старые Кланы, а родились другие, сегодняшние.

Так вот: может быть, когда-то тогда, во времена Войны Кланов и Крысиного Короля, и имело смысл говорить: крысы лживы и готовы на всё ради выгоды. Но сегодня — сегодня это прошлый век и глупые предубеждения.

Чабита Ту — настоящая крыса. Крысы — умны. Крысы — знают чего хотят.

Правда, иногда они хотят чего-то невозможного.

— Не уверена, что у меня получится, — сказала я, стараясь вложить в голос все возможные сомнения, в том числе в адекватности заказчика и хотя бы теоретической реализуемости запроса. — Клиенту стоит обдумать полную замену артефакта, он может описать свойства, и мы…

— Не учи бабушку кашлять, — отмахнулась Чабита.

Несмотря на возраст, её сложно было воспринимать бабушкой. Всегда подтянутая, с аккуратной стрижкой, в ярко-красном кожаном фартуке, — она вся казалась продолжением натруженных рук, испорченных реактивами и инструментами.

Чабите я, можно сказать, досталась по наследству. Когда я только приехала в Огиц, провалила вступительные экзамены и кое-как записалась на вечёрку, стало ясно, что остатка украденных из дома денег хватит от силы на пару месяцев очень грустной жизни. Жить грустно я была согласна, но так недолго — пожалуй, всё-таки нет; и я, потыкавшись в разные углы, пошла служить к пожилому колдуну, промышлявшему холодильными артефактами. С ними всегда было холодно, как в Бездне, а я занималась тем, что бесконечно паковала маленькие ледяные круляши в транспортные коробки. Дела у мастера шли не очень, и ближе к весне он разорился. Мастерскую купила Чабита, и по какому-то невероятному стечению обстоятельств решила оставить меня при себе, а со временем даже сделала подмастерьем.

Видимо, для того, чтобы однажды принести мне горсть мятых гвоздей, каменное крошево и осколки стекла и сказать: собери.

Мастерская Чабиты, в отличие от многих других мастерских Огица (часто — куда более крупных), специализировалась на ремонте. Но «ремонт» и «абсурд» — это разные слова.

— К вечеру справишься?

— Попробую, — вздохнула я.

И, что поделать — села работать.

Запрос был срочный, поэтому чистку прихворавшего погодника, которой я занималась до этого, пришлось отложить. Было немного жаль убирать полуразобранный артефакт в коробку: это была тонкая, точная, профессиональная работа, держать его в руках — одно удовольствие.

Я вытерла стол, поправила лампы и блок с инструментами, вынула чистый разметочный лист и с неохотой придвинула к себе новую задачку.

Обломки артефакта сложили, или, вернее сказать, кое-как ссыпали в жестяную банку из-под муки. Это плохое соседство: мы советуем паковать сломанное в бумагу и дерево, а если вещь совсем в плохом состоянии — засыпать каменной солью в стеклянной банке по размеру. Трясти в жести — верный способ доломать всё то, что ещё можно было бы спасти. Ну что ж; не всякий владелец — артефактор, и клиенты порой делают глупости. Не он первый, не он последний.

Я вытаскивала обломки пинцетом, по одному, и сразу раскладывала их на разметочном листе. Итак, что тут у нас?

Медное кольцо, слегка гнутое. Ещё одно кольцо, широкое, как браслет, с выбитыми знаками, — оно почти не пострадало. Несколько медных полос-креплений, два болта, один из них сильно погнут. Тонкий кругляш, грубо пробитый по центру, — предстоит понять, был ли он изначально сплошным, или же было предусмотрено отверстие, расширенное внешней силой. Очень много осколков стекла. Нечто вроде медной булавки с крошечным опалом. Усы металлической оплётки. И, собственно, камень — в прошлом довольно крупный, прозрачно-розовый синтетический рубин, расколотый на десятки фрагментов.

Мне приходилось восстанавливать разбитые камни, но «восстановить» — это не более чем косметический ремонт, когда камень выглядит, как целый, но артефакт, конечно, не работает вовсе или работает много слабее прежнего. Это может иметь смысл с дорогими камнями высокой чистоты, которые трудно заменить, но вряд ли найдётся настолько увлечённый любитель искусственных корундов, чтобы собирать эдакий пазл. Кроме того, рубин был «потушен» — прошедшая через него сила была достаточно сильна, чтобы вымыть из камня его родные энергии.

Я положила блюдце с осколками под микроскоп, посовмещала их так и эдак, осмотрела грани на предмет знаков (не нашла). Судя по всему, рубин был огранён кушоном; я внесла обмеры в лист — клиенту нужно будет предложить замену.

Против воли, работа меня увлекла. Может, и не от клиента она вовсе, а Чабита решила устроить мне внеплановый экзамен? Такие задачки иногда давали мастера вечёрки, когда по части чертежей или обломкам нужно было установить, что за артефакт это был и что делал. И Чабита, опять же, отказалась толком раскрывать контекст. Сказала только: деталей, мол, немного, сама разберёшься.

Стекло более-менее складывалось в нечто вроде верха от лампочки и было порядком выпачкано мукой и ещё каким-то тёмным порошком с красными включениями. Я заглянула в банку, перевернула её над белой тканью и постучала по дну. Мука и рубиновая крошка — больше ничего.

Нахмурилась.

Знаки на меди все простые, из них был искорёжен вмятиной только один, но его смысл легко восстанавливался из общей структуры.

Одно лишь не ясно: бывают ли такие совпадения?

И если нет, то… зачем?

— Вещь одноразовая, — мрачно сказала я Чабите и расстелила перед ней схематический рисунок. — Она пришла в негодность после использования. Камень и колба подлежат замене, крепления нужно перековывать. Этого ли хочет клиент? Декоративное восстановление или функциональное?