Леля прошла по комнате и села в кресло около окна. Андрей Петрович снял пиджак и часы, ослабил галстук, закатал рукава белой рубашки (только вернулся с работы, поняла Леля) и устало опустился на край кровати напротив дочери. На прикроватной тумбочке Леля увидела пирог тети Тани и чай. Видимо, папа собирался перекусить.

– Где ты находилась в течение этого времени?

– В школе, – не моргнув глазом, соврала Леля. Дело привычное. Более того, Леля знала, что папа понимает, что она врет. А Андрей Петрович знал, что она это знает. Так он еще больше злился.

Дверь со скрипом приоткрылась, и в комнату вошел Филя. Со старческим вздохом в полной тишине он улегся у ног Андрея Петровича.

– Сегодня получил звонок от Ксении Михайловны. Она интересовалась состоянием твоего здоровья.

– Здоровья?

– Ввиду того, что ты не явилась на уроки, а твой одноклассник сказал, что ты заболела, она позвонила узнать, что именно случилось.

Леля на секунду озадачилась, кто ее прикрыл (неужели тот неприятный парень?), но потом эта мысль испарилась, и она сосредоточилась на разговоре.

– А ты что? – спросила она.

– Я уведомил ее, что в данный момент нахожусь на работе и обязательно уточню, как твое состояние. Позвонил Татьяне Николаевне, попросил ее передать тебе трубку и получил простодушный ответ, что ты еще из школы не вернулась.

– И что классная?

– Поскольку я тебе все-таки не враг (держишь ли ты эту мысль в сознании, я не знаю), я уведомил твою классную руководительницу, что ты страдаешь мигренями, особенно когда перенервничаешь. Она согласилась, что приход в новый коллектив – это стресс.

– Что ж, мудрый поступок, папа… – Леля собралась уйти.

Папа властным жестом велел ей сесть.

– Где ты находилась в течение этого времени? – повторил он.

Леля молчала. Через несколько минут тишины Андрей Петрович покачал головой, потянулся к кружке на прикроватном столике и хотел отпить чай, но как-то неудачно повел рукой, и чай выплеснулся ему на брюки. Андрей Петрович только устало прикрыл глаза, хотя Леля была уверена, что внутри у отца все закипело от раздражения.

Леля встала, чтобы уйти. Папа ее не остановил, только сказал:

– Я не знаю, что с тобой делать, Лелька. Я так устал!

Леля замерла. Настолько по-человечески, без деловой сухости и с надломом это прозвучало, что она даже открыла рот, чтобы ответить искренностью на искренность, но что-то ее остановило. Она никогда не умела выражать свои чувства и даже намеренно сдерживала слезы, когда плакали все, – не хватало еще, чтобы кто-то увидел ее слабость.

– Се ля ви, – пропела Леля, все-таки решив, что не стоит папу пускать в душу.

В комнате, не раздеваясь, только сбросив джинсы, Леля в колготках и кофте забралась под одеяло. Удача, что папа не унюхал запах спиртного. Все-таки Надя и ее друзья сегодня влили в нее порядочно! И как было весело! Никаких нотаций, проблем, злых взглядов, зависти!

Леля распахнула глаза около четырех утра. Колготки неприятно давили на живот. Она стянула их до бедер. Когда живот перестал ныть, стало ясно, что проснулась она не из-за этого, а из-за колотящегося сердца. Леля понимала, что ничего страшного с ней не происходит. Вот ее комната, теплое одеяло, большое пятно на полу – это дремлющий Филя. Но отчего-то не могла успокоиться. Она ощущала знакомое с развода родителей чувство тревоги, беспомощность, будто залезла на высокую приставную лестницу, а та покачнулась. Душа ушла в холодные от страха пятки.

Казалось, что вся жизнь – одна сплошная шатающаяся лестница и спуститься нет возможности!

Леля хотела встать и пройтись по комнате, может, открыть окно, но не было сил вылезти из-под нагретого одеяла. Она закрыла глаза и хотела уснуть, но не могла успокоиться. Ноги дрожали, хотя под одеялом было тепло, а бедра напряглись, как при приседаниях.

«Боже мой, пусть пройдет, пусть пройдет!» – думала Леля, сама не зная, что должно закончиться, потому что не находила разумной причины того страха, который испытывает.

Вдруг она догадалась, что надо отвлечь мозг. Сейчас он крутит только одну мысль: «Ужас!» Пусть сосредоточится на чем-то другом. Леля пыталась припомнить какой-нибудь стих, но она их не любила и не знала наизусть. Тогда решила сосредоточиться на песнях. В голову лез только репертуар таксиста, который вез ее домой, а он слушал «Короля и Шута». От песни о скелете в девичьем платье Леля чуть не заплакала и поспешно, будто нашкодивший котенок, удрала в другие мысли. Ей вспомнилось, как в детстве мама в приступе материнской любви иногда пела ей на ночь песню… Как же ее? Про корабль… Только там иначе… Крейсер! Крейсер «Аврора»! Вот бы сейчас строки вспомнить. Дремлет на-на-на-на северный город. Мокрое (или какое-то еще, не важно) небо-о-о над голово-о-ой…    Что тебе сни-и-ится, крейсер «Аврора», в час, когда та-да-дам встает над Нево-о-ой. А дальше? Боже мой, не вспоминается! Не важно! Дремлет… дремлет тада-дам северный город…

Раз за разом Леля заставляла себя сосредоточиться на детской песне, когда ужас накатывал с новой силой. Она знала, что главное – не дать слабину, не отвлечься на страх, потому что он унесет далеко-далеко. Не выплыть!

Постепенно слова песни стали звучать не так отчетливо в голове, притупились и другие чувства – Леля наконец уснула.

А наутро с трудом разлепила уставшие и опухшие от слез глаза (снился день после развода родителей). Виски и лоб беспощадно и безнадежно ныли.

– Мигрень, кажется, опять начинается, – как ветер в листве, прошелестела она почти без сил по дороге в школу.

– Есть таблетки? – папа бросил на нее быстрый взгляд.

– Да, выпила две уже. Можно все-таки дома отлежаться? Я вызову у школы такси и домой уеду.

Папа остановился у бордюра и посмотрел на Лелю внимательно.

– Вчера я наблюдал тебя вполне здоровой.

– Я плохо спала. Повлияло, наверное. Ты мне скажи, можно или нет? Надо, чтобы ты предупредил классную.

– Ввиду того, что я знаю о твоей так сказать особенности, я тебе, конечно, сейчас поверю, Леля. Но мы оба понимаем, что ты иногда злоупотребляешь…

– Боже! Да отсижу я эти чертовы уроки! Счастлив?

Леля не стала слушать, что там бубнит папа. В такие моменты он начинал говорить очень нудно и долго, как будто читал философский трактат без интонации. Кипя от возмущения и оскорбленная папиным недоверием, Леля шла к школе. Одноклассники снова стояли на ступеньках и громко смеялись. Где-то в глубине уставшей и пульсирующей Лелиной головы мелькнуло удивление: какой тут дружный