За ужином твой папа делает то, что еще не раз будет повторять в последующие годы. Выпаливает вопрос, над которым думает, но который еще сам для себя не обдумал и не сформулировал. Кажется, этот вопрос слетает с его губ в ту же секунду, когда родится в голове. Наполовину вопрос, наполовину – ненамеренное оскорбление.

– Послушай, Карро – кстати, можно, мы тоже будем называть тебя Карро? Что ты нашла в нашем… странном сыне? Он такой одинокий волк по жизни – с ним, должно быть, непросто ужиться? Я хотел сказать – что-то такое ты в нем все же увидела.

За столом воцаряется внезапная тишина. Твоя мама смеется, чтобы сгладить этот слишком прямой вопрос. Она косится на тебя, я тоже – но тебе, похоже, этот вопрос вовсе не кажется странным. Ты продолжаешь есть, не отрывая глаз от тарелки – от салата, картошки фри и антрекота, который твой папа пожарил на гриле на балконе несколько минут назад. Внезапно до меня доходит, что все ждут от меня ответа, и я решаю ответить на его вопрос так же искренне, как он его задал. Так проще всего. Я поднимаю глаза на твоего отца.

– Он самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречала.

Снова наступает тишина. Она длится секунду-другую. Я успеваю смутиться по поводу своих слов. Так откровенно я еще не говорила тебе, мы не признавались друг другу в нежных чувствах, и вдруг я это сделала в присутствии твоих родителей. Я чувствую, что краснею. Не решаясь взглянуть в твою сторону, я продолжаю смотреть на твоего отца – тот кивает и, похоже, вполне доволен моим ответом. Ты не поднимаешь глаз, но я вижу, как ты улыбаешься в тарелку. Похоже, мои слова тебя порадовали.

Мы продолжаем есть, разговор касается шестидесятых-семидесятых, и я в первый (но далеко не в последний) раз слышу историю о том, как познакомились твои родители, о духе эпохи, об их собственных родителях, о демонстрациях, о вязах в Кунгстрэдгорден[5] и невероятные рассказы о первых годах в коммуне. Все это звучит весело и забавно. Похоже, они прожили долгую и насыщенную событиями жизнь. Твой отец солирует, а мама лишь иногда добавляет и уточняет. Я слушаю, меня увлекает их рассказ. Расслабляюсь, когда перестаю быть в центре внимания. Дальнейшие расспросы и выяснение моих намерений в отношении тебя вроде бы не входят в программу вечера. Как и углубленное изучения вопроса о том, кто я, и моей истории. Скоро мы поблагодарим за приятный вечер и сядем на автобус, идущий обратно в город.

Когда некоторое время спустя мы пускаемся в обратный путь, я вполне уверена, что мне удалось завоевать расположение твоих родителей. Я ощутила это, когда они обнимали нас на прощание в прихожей и приглашали поскорее снова приезжать. Я прочла это в глазах твоей мамы, когда чуть ранее объясняла, что я в тебе нашла, почувствовала, когда твой папа стал планировать совместный летний пикник через несколько недель. Я почти что убеждена, что твои родители теперь на моей стороне, в команде под названием «я и ты», и мне это безумно приятно. Нас все больше. Скоро мы превратимся в небольшую армию. А в рядах сомневающихся останешься только ты. Но, думаю, мне удастся тебя уговорить.

В доме твоего брата мы начинаем срываться, по очереди разражаясь рыданиями. Начинаю я, сидя за кухонным столом. Не могу сдержаться, чтобы не зарыдать в голос, как маленький ребенок, и объясняю собравшимся – твой младший брат тоже присоединился к нам, как и моя мама, а также две мои ближайшие подруги, – какой ужасной спутницей жизни я была в последнее время. Я убеждена, что именно я тебя убила. Именно я виновата в твоей смерти – если не прямо, то косвенно. Твое сердце не вынесло такого напряжения, как жизнь со мной. Я все время подгоняла тебя, навязывая тебе темп, в котором тебе было некомфортно. Ты не раз давал понять, что совершенно измотан. А я продолжала торопить тебя. Твое сердце разбилось, потому что я заставила его разбиться. В буквальном смысле слова. Во всем виновата я. Никогда себе этого не прощу. Я убила человека. Убила отца Ивана. Ивану уже не дано вырасти с обоими родителями. И во всем этом моя вина.

Твой папа прерывает меня, перекрикивает меня и говорит: «Перестань, Карро, не смей так думать». Он говорит, что я – самое лучшее, что у тебя было в жизни, что самой мне сложно сейчас это понять, но они-то знали своего сына тридцать четыре года, так что мне придется их извинить, но они знают, о чем говорят. «Мы видели, как он ожил благодаря тебе, – произносит твой папа. – С тобой он был счастлив. Просто все так и есть, что тут спорить. Ты пробудила в Акселе жизнь, вы с Иваном наполнили ее смыслом». «Перестань обвинять себя», – снова говорит твой папа, но тут его голос прерывается, наступает его черед принять эстафету плача. Я умолкаю. Внезапно у меня начинает болеть голова. Волосы у меня сальные, на лице слой жира и слез. Я говорю, что мне надо принять душ, однако выясняется, что запасную одежду для себя я все же забыла. Жена твоего брата, которая до сегодняшнего дня была моей невесткой, но теперь я даже не знаю, как ее назвать, помогает мне подняться на второй этаж, выкладывает пару чистых носков и дает мне полотенце. Предлагает мне лечь в их постель и немного отдохнуть, когда я помоюсь. Они позаботятся об Иване. Она заверяет меня, что Ивану хорошо. Тут я осознаю, что давно о нем не вспоминала. Где он? Как себя чувствует? Где моя мачеха?

Их я нахожу в гостиной. Иван ползает по полу, она сидит рядом. Я спрашиваю, когда он ел – совершенно не помню подробностей этого дня. Она напоминает мне, что я покормила его грудью как раз перед тем, как мы покинули нашу квартиру и отправились сюда. Мы высчитываем, что с тех пор прошло не меньше двух часов. Я беру Ивана на руки и кормлю его. Он жадно сосет. Я разглядываю его крошечные щечки, когда он глотает мое молоко, которое еще не пропало, но скорее всего вот-вот иссякнет. Знаю, что это типичная реакция на шок и травматические события. У моей мачехи молоко пропало в тот же день, когда умер мой папа. Смотреть на Ивана становится невыносимо. Его невинное личико, его уши – точная копия твоих. Он лежит у меня на руках, не подозревая о том, что произошло и как это навсегда изменит его жизнь. Он еще не знает, что ему предстоит расти без отца и что вероятно – более чем вероятно, – в смерти его папы виновата его мама. Он ест, причмокивая, сжимая одной ручкой мой свитер, который сбился в подмышке, поскольку я задрала его, чтобы покормить. Я ощущаю, что от меня пахнет по́том.

Я должна уйти. Резко прервав кормление, я выхожу из комнаты, снова в слезах. Моя мачеха принимает у меня Ивана, продолжает свое дело, защищая его от всех невзгод. Я поднимаюсь по лестнице в доме твоего брата. По стенам развешаны портреты членов семьи. На одном из них ты. Тебе лет семь-восемь. Фотография черно-белая. Ты улыбаешься прямо в камеру. Я отворачиваюсь, силы на нуле. Надо поспать.

Меня раздражает то, что ты все время держишься на расстоянии. Мы встречаемся уже два месяца, а ты пока не строишь никаких планов на будущее. Ты бдительно охраняешь свое личное время, говоря, что оно тебе необходимо. По поводу праздника середины лета ты высказался туманно, сказав, что мы, возможно, что-нибудь придумаем. Наверное. Я не строю никаких планов на праздник середины лета. Я хочу быть с тобой. Но сегодня ты передумал, на улице идет дождь, и ты говоришь, что вообще ничего не хочешь делать, что у тебя есть срочная работа, которую надо закончить, и более всего тебе хочется побыть дома в одиночестве.