исключительно на них [Meyer 1991: 214–216]. Кроме того, отсутствие мужчин позволяло женщинам занимать руководящее положение в крестьянской общине.

В городах женщины также вливались в состав рабочей силы, хотя и медленнее, при более сильном противодействии со стороны мужчин. Первоначально женщинам удавалось устраиваться только на неквалифицированную работу, но вскоре необходимость вынудила задействовать их и на должностях, требовавших большей компетентности. Тысячи женщин работали на производстве оружия и военного провианта. Еще тысячи трудились в металлообрабатывающей промышленности. Женщины-работницы преобладали в таких сферах, как транспорт и коммунальные услуги. В Москве количество женщин-служащих возросло на 80 % [Stites 1978: 281]. Женщины становились курьерами, механиками, трубочистами, вагоновожатыми, почтальонами, полицейскими, швейцарами, извозчиками, лесниками, водителями, занимали и другие так называемые мужские должности. В стремлении расширить использование нетрадиционного труда в промышленном производстве российское правительство ослабило ограничения на работу для женщин и детей (по иронии судьбы эти ограничения изначально разрабатывались для их защиты). Число женщин-рабочих в российской промышленности за годы войны возросло на 38,8 %, и к 1917 году женщины составляли почти половину рабочей силы [Там же: 287].

Несмотря на столь существенный вклад в производство и труд, женщины в России по-прежнему зарабатывали чрезвычайно мало – всего 35 % от заработной платы мужчин [Meyer 1991: 214]. Кроме того, они подвергались «пролетарскому антифеминизму» со стороны мужчин-рабочих, которых возмущало присутствие среди них женщин – в особенности мужчин, занятых в ключевых отраслях промышленности и видевших в женском труде угрозу как своей работе, так и освобождению от воинской службы [Там же: 215]. Женский труд расценивался как временная мера, необходимая в критический период. Предполагалось, что женщины вернутся к более подходящим для них занятиям или вообще прекратят работать по найму, как только война закончится и мужчины смогут должным образом обеспечить пополнение трудовых ресурсов [Там же: 222].

В начале войны в большей части Европы произошел всплеск патриотического энтузиазма – по крайней мере, среди образованных слоев, и многие женщины, даже феминистки, которые традиционно придерживались пацифистских взглядов, выражали поддержку войне. Конечно, некоторые сомневались, мудро ли вставать на столь разрушительный путь, но большинство женщин считали своим долгом поддержать Родину в критический момент, равно как и своих близких-мужчин, которые сражались и гибли. Активистки женского движения расценивали свою связанную с войной деятельность как возможность продемонстрировать собственную полезность для общества и, соответственно, как путь к равноправию [Grayzel 2002:102–103]. В России положение было схожим. Большинство женщин из образованных и более высоких социальных слоев разделяли первоначальный националистический пыл – в том числе значительная часть представительниц женского движения, которое до начала войны сохраняло исключительно пацифистский характер [Engel 2003:128]. Лишь малая доля женщин из числа радикальных социалистов, преимущественно большевиков, выражала решительные антивоенные настроения.

Прогрессивные женщины рассматривали войну, которая, по их ожиданиям, должна была окончиться быстро и не принести существенных разрушений, как позитивное событие, способное обеспечить женщинам больше возможностей для активности в публичной сфере. Как и их западные единомышленницы, они полагали, что их вклад в ведение войны будет вознагражден в социальном, политическом и юридическом смысле. Чтобы «проявить себя как ответственные граждане, в равной степени сознающие свои обязанности и права», женские организации – например, Русское взаимно-благотворительное общество и Российская лига равноправия женщин, немедленно высказались в поддержку войны [Edmondson 1984: 158]. Лига призывала к «женской мобилизации», которая должна была вовлечь в связанную с войной деятельность всех российских женщин. Руководительница организации, врач П. Н. Шишкина-Явейн, обратилась к «дочерям России» с воззванием присоединиться к военным усилиям:

Мы, женщины, должны объединиться: и каждая из нас, забыв о личных неудачах и страданиях, должна выйти из узких семейных границ и посвятить всю свою энергию, ум и знания нашей стране. В этом наш долг перед Отечеством, и это даст нам право участвовать в новой жизни победоносной России наравне с мужчинами (цит. по: [Стайтс 2004: 386–387]).

Женские периодические издания того времени изобиловали материалами на патриотическую тему и призывали читательниц посвятить себя служению Родине1. На подобные призывы откликались прежде всего представительницы среднего и высшего классов, а также интеллигенции, но женщины из рабочего класса также внесли свой вклад в усилия, связанные с войной. В такой обстановке тысячи женщин занялись деятельностью, которая, по их мнению, соответствовала потребностям России в это сложное время.

Российские женщины участвовали в военных усилиях в разнообразных ролях. Они вступали в добровольные организации, создававшиеся для удовлетворения потребностей военного времени. Женские группы по всей стране организовали комитеты, посвященные «военной работе женщин». Крупнейшие женские организации занимались множеством связанных с войной задач: от военных поставок до помощи жертвам войны, беженцам, сиротам и военнопленным. Более 30 тысяч женщин работали во Всероссийском земском союзе (объединении органов местного самоуправления, содействовавшем военным усилиям в тылу) [Stites 1978:280]. В марте 1915 года под редакцией А. И. Яковлевой начал выходить целый журнал, посвященный взаимоотношениям женщины и войны[6][7]. Женщины добровольно тратили свои силы, время и ресурсы на пошив одежды и белья для солдат, заготовку перевязочных материалов, комплектацию посылок для войск, обслуживание передвижных медицинских пунктов, работу в убежищах, бесплатных столовых, сиротских приютах и других учреждениях для инвалидов и бездомных. Однако этим стараниям нередко мешало отсутствие поддержки и даже враждебность со стороны правительства и чиновничества к общественным усилиям и участию широких масс. Власти с подозрением относились к гражданским инициативам и «не спешили выделять достаточные средства на необходимые нужды и неохотно ослабляли бюрократический контроль над земствами и другими общественными организациями». Кроме того, «недоверие чиновников к личной инициативе граждан расстраивало любые попытки разрешить насущные проблемы» [Meyer 1991: 221].

Одной из самых распространенных форм женской военной службы была работа в госпиталях – традиция, заложенная еще во время Крымской войны, но в полной мере раскрывшаяся в 1914 году. После начала Первой мировой женщины массово ринулись предлагать свои услуги в качестве сестер милосердия (так в России того времени называли медсестер). Их примерная численность за всю войну составила восемнадцать тысяч [Кривенко 1917: 4]. Сестрами милосердия стали императрица Александра Федоровна и ее взрослые дочери, племянницы и другие родственницы, а часть Зимнего дворца в Петрограде была переоборудована под военный госпиталь. Следуя примеру царской семьи, сестрами милосердия становились многие светские дамы, равно как и женщины самого разного происхождения: врачи, журналистки, писательницы, студентки и даже большевички. Призыв добровольно поступать на медицинскую службу вызвал столь сильный отклик со стороны женщин, что многим пришлось отказывать [Meyer 1991: 220]. Сестрами милосердия в Российский Красный Крест принимали исключительно грамотных женщин, имеющих по крайней мере среднее образование. Женские организации всячески поддерживали участие женщин