Василий засмеялся, включил зажигание и развернул машину в обратную сторону.

— Куда? — спросил я. — А в дивизию…

— Какая там дивизия! — ответил Василий. — Едем назад. Ну что мне у тебя принимать? Сделаем проще: до двадцать пятого июля командуешь корпусом ты, после — я. Идет?..

— Идет, — согласился я».

А командовать и летать Василию оставалось уже совсем немного. Судьба сурово распорядится сыном Сталина. Людская молва и наветы, годы тюремных заключений и преследования тайной полиции, наконец, загадочная смерть — все-то коснется Василия. Все, как в страшных сказках о наследных принцах и царевичах…

Итак, война закончилась. К своему первому после войны празднику — Дню Воздушного флота — летная братва армии-победительницы готовилась на бывших аэродромах «люфтваффе». В Потсдаме только что завершилась встреча глав союзных государств: политики разработали и приняли программу послевоенного устройства мира. И вот одна из первых дружественных встреч: на праздник к русским прикатили представители американской, английской и французской миссий.

Гостей встречали главнокомандующий Группы советских оккупационных войск в Германии маршал Г. К. Жуков, член Военного Совета генерал К. Ф. Телегин, командующий 16-й воздушной армией генерал С. И. Руденко. А в это время, перед демонстрацией летного мастерства, напутствовал своих пилотов комдив 286-й истребительной авиадивизии Василий Сталин. В берлинском небе предстояло работать девятке, в которую входили майоры Салахов, Трегубов, Литвиненко, Щербаков, Кошель, капитан Кобисский, старшие лейтенанты Зотов, Мороз и Колышкин. Комдиву 286-й не хотелось оплошать перед вчерашними союзниками, и он просил своих соколов показать, на что способен Иван.

Но прежде прямо на летном поле состоялся показ советской авиационной техники. Комментировать по ходу осмотра боевых машин комдив Сталин поручил полковнику Б. А. Морозову. Врезалась тогда в память Борису Арсентьевичу реплика маршала Чуйкова — по поводу нашего штурмовика. «Это что — броня? — спросил маршал, не то с удивлением, не то с недовольством. — А зачем? Сколько бомб можно было бы подвесить вместо нее!» Действительно, парашют бы вот тоже выкинуть из кабины летчика — еще бы одна бомба прибавилась…

После осмотра техники начали работать в воздухе группы истребителей. Они появлялись над гостевыми трибунами, выполняли лихие маневры и уходили. Вдруг по радио передали желание гостей посмотреть индивидуальный пилотаж. Кто из воздушных бойцов откажется от такого! К своему «яку» рванулся было и Василий Сталин. Но устроители праздника решили показать союзникам мастерство двух комкоров — Савицкого и Захарова.

Первым взлетел генерал Савицкий. Его проход над трибунами по-цирковому эффектный — в перевернутом полете, то есть вниз головой — был встречен аплодисментами. Затем генерал выполнил каскад фигур высшего пилотажа, что зрители также оценили по достоинству. Когда он заканчивал работу, с командного пункта передали:

— Первый, вам взлет!..

Эта команда последовала уже командиру 1-го гвардейского истребительного авиакорпуса генералу Захарову.

— Участник боев в небе Испании, летчик-доброволец в боях китайского народа против японских захватчиков, национальный герой Франции Георгий Захаров! — знакомил гостей диктор. Но рев мотора появившегося истребителя заглушил и оборвал его речь. Произошло то, что не требовало никаких слов. Весь пилотаж Георгия Нефедовича Захарова зрители сопроводили не выкриками болельщиков стадиона, минуту назад адресованными Савицкому, а мертвой тишиной.

— Летчик от Бога… — произнес тогда кто-то из военачальников, и это, пожалуй, только и позволительно было сказать во время работы генерала Захарова в берлинском небе.

Когда пилотаж комкора, казалось, закончился — его самолет боевым разворотом удалился от трибун, — диктор торопливо объявил:

— Внимание, внимание! Дамы и господа, товарищи! Генерал Захаров пилотажную зону еще не покинул… — И тут, действительно, все увидели, как превратившаяся было в точку боевая машину ринулась вниз, затем вышла из пикирования и, прижимаясь к земле, стала на глазах расти. Летчик снизился до того, что его машина летела уже на высоте трибун. Потом, резко перевернулась кабиной вниз и так продолжала снижение.

Тревожно было видеть человека, повисшего на ремнях, когда под ним от ревущего мотора никла трава. Но вот в какое-то точно рассчитанное мгновение нос самолета чуть приподнялся, и тогда мощный залп бортового оружия истребителя оглушил все окрест. Трассирующие очереди снарядов ушли под углом вверх — в облака…

После импровизированного воздушного парада командование Группы советских оккупационных войск в Германии пригласило гостей на товарищеский ужин. Были приглашены конечно и Захаров с Савицким. На всю жизнь запомнится Георгию Нефедовичу высокая оценка его летного мастерства, которую дал в тот вечер маршал Жуков.

— Один брал нахрапом, а другой, — культурой, — как бы между прочим заметил он и пожал руку генералу Захарову. А член Военного совета Телегин по-солдатски просто обнял его и предложил гостям тост:

— За русского летчика! За нашего богатыря!..

Однако парады на аэродромах не часто. А будни военного летчика и без войны — постоянная готовность к бою, преодоление стихии, себя… Помню безмятежное напутствие моего аэроклубовского инструктора перед первым самостоятельным полетом: «Жить захочешь — сядешь!»

Не всегда это получалось. Уж по какому случаю — не столь важно, но, как свидетельствовал нарком иностранных дел В. М. Молотов, в дни Потсдамской конференции к Иосифу Виссарионовичу Сталину пришли летчики. «Два-три человека, — рассказывал Вячеслав Михайлович. — Сталин поинтересовался: «Ну как у вас дела?» — «Да вот, — они без особой хитрости говорят, — начались катастрофы.» — «Как катастрофы? Расследовать!» И расследовали. Оказывается, Шахурин договорился с Новиковым. И того, и другого посадили — и наркома, и героя этого, Новикова».

Итак, спустя два месяца после войны, в Потсдаме произошла та беседа Сталина с пилотами. А за два месяца до ее начала в Москве, на одном из военных советов тоже шла речь о катастрофах и высокой аварийности в авиации. Адмирал флота Советского Союза И. С. Исаков вспоминал по этому поводу: «Аварийность была большая… Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг сказал: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах…»

Это Павел Рычагов сказал Сталину. Сталин, как обычно, ходил вдоль стола, курил трубку и слушал, что говорят выступавшие. Но тут он остановился. Наступила гробовая тишина.

«Скажу свое мнение. Говорить это в такой форме на Военном совете не следовало, — делился воспоминаниями с поэтом Симоновым адмирал флота. — Сталин много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с нею вопросах довольно основательно, во всяком случае, куда более основательно, чем большинство людей, возглавлявших в то время Наркомат обороны. Он гораздо лучше знал авиацию. Несомненно, эта реплика Рычагова в такой форме прозвучала для него личным оскорблением, и это все понимали.