И, думается, не случайно в 30-е годы судьба свела их в Токио.

Тот же Уиллоуби и другие, кто писал о группе Зорге, не могли скрыть удивления: на протяжении восьми лет группа не имела ни одного провала по вине ее членов! И объясняли это подавляющим авторитетом Зорге в глазах помощников, его волевым превосходством, умением подчинить себе людей, заставить работать на себя. Дисциплина, основанная на страхе, на жестокости… Даже известный фильм Ива Чампи не исключает возможности угроз и насилия со стороны Зорге.

Действительно, его авторитет был велик. Действительно, Зорге во многом превосходил своих более молодых сподвижников. Но это были авторитет и превосходство особого рода. Будучи идейным единомышленником Одзаки, Вукелича, Клаузена и Мияги, доктор социологии превосходил их образованностью, знаниями, способностью к анализу, теоретической зрелостью. Каждый из них самостоятельно пробовал изучать марксистскую теорию, и Одзаки, и Вукелич добились значительных успехов в том, в чем Зорге великолепно разбирался! Все они ненавидели войну, но никто из них не мог так глубоко обосновать свою ненависть, как Зорге. Все они симпатизировали Советской России, но никто так, как Зорге, не умел столь неопровержимо раскрыть роль СССР в борьбе трудового человечества за справедливое общественное устройство. Все они посвятили себя разведке, но только Зорге умел так верно, так глубоко определить высокий смысл их труднейшей, нечеловечески тяжелой работы. Зорге был для них источником мужества, и их рискованный труд приносил им огромное удовлетворение.

Позже на допросе в тюрьме Мияги скажет, какую значительную роль в его личной судьбе сыграла встреча с немецким революционером Зорге. «Рихард Зорге был настоящим коммунистом, — подтвердил и Клаузен, — и ничто никогда не могло заставить его изменить своим убеждениям, своему долгу…» «Для меня это было высокой честью, — скажет Макс Клаузен через двадцать лет после гибели своего руководителя, — общаться с этим выдающимся человеком и коммунистом. Рихард был чудесным парнем. Ради победы социализма он шел в логово зверя. Его верность интернациональному рабочему движению была неизмерима».

Но, пожалуй, еще больше значил Зорге для Одзаки. Этот вдумчивый, серьезный человек, человек удивительной идейной и нравственной чистоты и взыскательности, обрел в «шпионе» Рихарде Зорге друга. Он больше, чем другие, был подвержен сомнениям. Ему казалось, что убеждения интернационалиста и тем более совместная работа с Зорге противоречат его глубокой любви к Японии, он мучился в поисках цельного мировоззрения. Зорге помог ему в этом. Вечно занятый Зорге не жалел времени для Одзаки. Их беседам, спорам, встречам не было конца. В итоге Зорге сумел убедить Одзаки в том, что преданность социалистическим идеям не исключает патриотизма, если речь идет о патриотизме подлинном, а не мнимом. Возможно, он прибегал к тем же доводам, которые потом приводил и на процессе: «Советский Союз не желает политических и военных столкновений с другими странами. Нет у него также намерений совершать агрессию против Японии… Именно эта идеологическая основа отличает нас от тех, кого обычно называют шпионами».

Возможно, опираясь на свои московские статьи, утверждал, что социализм и мир, Советский Союз и мир — неделимы. Так или иначе утонченный Одзаки, чьи письма к жене, изданные под названием «Любовь — падающая звезда», и по сей день считаются в Японии образцом эпистолярной лирики, стал убежденным коммунистом, самым полезным, самым стойким соратником Зорге.

Восемь лет слаженной безукоризненной работы без единого провала — это объясняется единственно тем, что вся токийская пятерка была связана между собой отношениями рабочей дисциплины, партийного товарищества, взаимной критики и взаимного уважения, связана единой целью.

Еще со времени оккупации Маньчжурии милитаристские круги Японии вынашивали планы вооруженного нападения на нашу страну. Один из таких планов японского генерального штаба назывался «План Оцу». В соответствии с ним большое внимание уделялось увеличению численности и вооружению Квантунской армии. Вот цифры, которые как нельзя лучше характеризуют эти агрессивные приготовления: на 1 января 1932 года численность Квантунской армии составляла 50 тысяч человек, в ее распоряжении было 40 танков, 300 орудий, 180 самолетов. К январю 1937 года численность армии увеличилась в 5 (!) раз. Возросло соответственно и вооружение — 439 танков, 1193 орудия, 500 самолетов.

Лихорадочно вооружается и Германия. По улицам Берлина, Гамбурга, Франкфурта, Аахена маршируют головорезы со свастикой. Едкая гарь рейхстага мешается с дымом книжных костров. Тельман брошен в тюрьму… Немецкие хозяйки перешли на маргарин, львиная доля государственного бюджета идет на пушки и самолеты.

А между этими двумя — восточным и западным — очагами войны протянулась страна, где люди возводили плотины, встречали в полях трактора, радовались своим, непривозным станкам. Катя Максимова уже возглавила бригаду, ее подруга Лиза Канфель освоила новые, только что поступившие на завод аппараты, друзья по Нижне-Кисловскому Борис и Соня Гловацкие уехали с театром в Сибирь — играть перед строителями, горняками, лесорубами.

Два мира — тот, с кострами из книг, и наш, с огнями Днепрогэса, с добрым пламенем новых домен, — еще существовали бок о бок, но было ясно, что коммунизм и фашизм вот-вот сойдутся в смертельной схватке. В Испании они уже сошлись.

Оглядываясь на трагические события, развернувшиеся на улицах Мадрида, в горах Гвадалахары, под небом Бильбао и Барселоны, особенно четко видишь это разделение сил.

«Чтобы бороться с фашизмом, — писал в «Испанском дневнике» Михаил Кольцов, — вовсе не обязательно драться на фронте или даже приезжать в Испанию. Можно участвовать в борьбе, находясь в любом уголке земного шара. Фронт растянулся очень далеко. Он выходит из окопов Мадрида, он проходит через всю Европу, через весь мир. Он пересекает страны, деревни и города, он проходит через шумные митинговые залы, он тихо извивается по полкам книжных магазинов. Главная особенность этого невиданного боевого фронта в борьбе человечества за мир и культуру в том, что нигде вы не найдете теперь зоны, в которой мог бы укрыться кто-нибудь, жаждущий тишины, спокойствия и нейтральности».

В этом смысле лежащую на другом конце земли Японию никак нельзя было назвать «тылом».

Возвращаясь из посольства под Новый год, Зорге не узнавал города. Токио, казалось, потускнел, даже Гиндза притихла. А как эти улицы были великолепны прежде, как сияли при свете праздничной иллюминации! И еще чего-то недоставало им… Зорге понял: нет над каждым входом традиционных украшений — трех свежих сосновых веток, связанных у основания в пучок. Зорге нравился этот красивый новогодний обычай, он напоминал ему рождественскую елку его детства.

Навстречу попадались прохожие. Они казались более унылыми и более трезвыми, чем обычно под Новый год. Значит, вновь созданная организация «духовной мобилизации» уже принялась за дело. Зорге улыбнулся: всевозможные ограничения, вызванные войной, агитируют против нее лучше всякой антивоенной пропаганды. Японцы ведь так любят