Донтси обладал богатым воображением, которое позволяло ему увидеть в деле тонкости, не всегда очевидные для остальных. Ньютон же был честным исполнителем — он усердно корпел над бумагами, но выступал без особого блеска. Донтси отличали пылкость и живость ума, а Ньютон был рассудителен (кое-кто даже назвал его туповатым) и флегматичен. У него, безусловно, имелся мотив — как известно, немало избирательных кампаний приводит к дуэлям, и заподозрить его в убийстве мешал лишь способ, которым расправились с Донтси. Представить Ньютона отравителем было трудно, впрочем, только до тех пор, пока не выяснилось, что тот служил в Индии. Пауэрскорт отлично знал, что там многое можно узнать о смертельных ядах.

А еще был Эдвард, помощник Донтси, худощавый и молчаливый молодой человек. Он готовил для патрона все материалы, и во многом именно от него зависело, какой будет речь адвоката в суде. У Эдварда, конечно, была фамилия, но почему-то никто из его коллег не мог ее припомнить. Зато все в один голос поражались тому, что он избрал профессию юриста. У Эдварда был ужасный для будущего адвоката недостаток. Друзья, а в Куинз-Инн этого юношу очень любили, сравнивали его со студентом-медиком, который падает в обморок при виде крови, или с безбожником, который решил принять духовный сан (хотя циники считали, что стойкий атеизм лишь способствует карьере в англиканской церкви и сулит кресло епископа, а то и самого архиепископа Кентерберийского). Дело в том, что Эдвард был ужасно, мучительно, безнадежно застенчив. Привратники за глаза прозвали его Эдвардом Тихим. Он мог целыми днями ни с кем не общаться, не произнести ни слова на совещании, а на торжественном обеде ограничиться лишь робким кивком соседу. Когда однажды он набрался храбрости и попросил сидевшего рядом коллегу передать ему картошки, грянул такой хор поздравлений, что несчастный Эдвард тут же ретировался со слезами на глазах. Однако, по общему мнению, Донтси считал его лучшим помощником на свете, высоко ценил его глубокие знания и умение разбираться в характерах судей. Эдвард, как сообщили Пауэрскорту, вел что-то вроде дневника, в котором описывал поведение всех участников процесса, и его записи впоследствии помогали предугадать реакцию того или иного судьи на доводы сторон.

Беседу с Эдвардом Пауэрскорт планировал, как военную операцию. Для начала он решил извлечь юношу из привычной обстановки, пригласив выпить послеобеденного чаю на Манчестер-сквер.

Вдохновленная успехами в распаковывании вещей и борьбе с беспорядком, леди Люси любезно расспрашивала гостя о его семье. Оливия, выполняя инструкции отца, изо всех сил старалась, чтобы молодой человек чувствовал себя как дома. Задействован был даже один из близнецов, его торжественно принесли в столовую и издали показали Эдварду. Пауэрскорт рассудил, что перед младенцем никто не устоит — даже чопорный англичанин обязательно восхитится его красотой и обаянием, похвалит за сообразительность или хотя бы отметит сходство с родителями. Эдвард при виде двухмесячного малыша произнес: «Он выглядит очень смышленым».

По окончании чаепития, во время которого гость с удовольствием поедал сдобные булочки, дамы удалились, оставив мужчин наедине.

— Спасибо, Эдвард, что приняли мое приглашение и пришли, — осторожно начал беседу Пауэрскорт. — Я был бы вам очень благодарен, если бы мы немного — и конфиденциально, разумеется, — поговорили о мистере Донтси. Не могли бы вы вкратце описать его последнее дело?

Повисла долгая пауза.

Пауэрскорт на какое-то мгновение даже испугался: неужели за чаем Эдвард исчерпал весь свой запас красноречия и операция не удалась? Но потом облегченно вздохнул: то ли юноша просто собирался с мыслями, то ли булочки сделали свое дело, но ответ все же последовал.

— Процесс об убийстве, сэр. В Олд Бейли. Восемь дней. Судья Фэрфакс. — У Эдварда, видимо, было предубеждение против глаголов. — Мистер Донтси как обвинитель, сэр. Большая редкость. Обычно защитник. Ужасный случай, сэр. Молодую женщину забили до смерти на пляже в Ярмуте. Бывшего любовника видели в городе в день убийства. Возможный мотив — ревность. Защита признала, что обвиняемый был в городе, но отрицала, что убил именно он.

Пауэрскорт с удовлетворением отметил, что в речи Эдварда постепенно появляются глаголы.

— Судья недолюбливал мистера Донтси, и ему пришлось нелегко, но он победил. Присяжные совещались всего двадцать минут. Судья огласил приговор. К настоящему времени казнь, вероятно, уже состоялась, сэр.

— Мистер Донтси был удовлетворен вердиктом?

— Может, это и странно, сэр, но нет, он не обрадовался. Я думаю, он считал подсудимого невиновным. Он не говорил мне этого, но мне так показалось. Возможно, я не прав.

— А вы не запомнили имя и адрес преступника?

— Мурхаус, сэр. Джеймс Генри Мурхаус, Лондон, Хорсни-лейн, 15.

— У него большая семья?

Снова повисла пауза, как будто что-то заело у Эдварда в мозгу, но вот зубчики щелкнули, и юноша четко произнес:

— Четыре старших брата и две младшие сестры, сэр.

— Благодарю вас, Эдвард. Ну а какое дело было на очереди? Надеюсь, не убийство?

— О нет, сэр. Грандиозная афера. Мистер Донтси собирался выступать вторым номером в паре с ведущим адвокатом, тоже нашим бенчером, мистером Стюартом. Они и прежде часто сотрудничали. Дело Панкноула. Может быть, вы помните это имя, сэр? Мошенник учреждал компании одну за другой, набирал тысячи и тысячи акционеров и выплачивал такие дивиденды, что люди пачками скупали его акции. Но выплаты процентов шли лишь за счет новых компаний, то есть новых инвесторов. Никакой реальной деловой прибыли, только постоянный приток частных вложений.

— Панкноул… Это тот, который сбежал в Америку, но там его арестовали и препроводили обратно на родину?

— Тот самый, лорд Пауэрскорт. Одно из самых сложных дел в моей жизни. Предварительные дебаты в суде должны были идти целый день или даже больше.

— Эдвард, вы ведь много и плодотворно работали с мистером Донтси. Наверное, вы знаете его как никто другой. Вы не заметили в нем ничего необычного? Он изменился, став бенчером?

Эдвард внимательно посмотрел на Пауэрскорта, спокойно ждущего его ответов. Пауэрскорт знал, что Люси вряд ли им помешает — она занята обустройством на новом месте и наверняка предпочтет руководить женской половиной домочадцев, вместо того чтобы сидеть с мужчинами в гостиной. После долгой паузы Эдвард сказал:

— Все спрашивали меня об этом: и мистер Сомервилл, и мистер Кэдоген, и мистер Керк, и молодой полицейский инспектор. Я ничего им не сказал…

Еще одна небольшая пауза.

— Это произошло после выборов. Что-то изменилось. Не сразу, как он стал бенчером, а недели через две-три. Мистер Донтси как будто внутренне ополчился против чего-то. Против чего именно, я не знаю. Однажды я зашел к нему. Он не ожидал меня увидеть: думал, наверное, что я в библиотеке. Войдя в кабинет, я увидел, как он изучал какие-то цифры в своем блокноте. Когда он поднял на меня глаза, в них было отчаяние. «Не по правилам, Эдвард, — воскликнул он, — это уж совершенно не по правилам!» Мистер Донтси нахмурился и с минуту смотрел в окно, потом спрятал в стол свой блокнот. Больше он к этому не возвращался, во всяком случае, в разговорах со мной.