Вера задохнулась под этими сильными руками. «Умираю, – кричала Вера, – что ты делаешь, подонок!» Потом она полетела по какому-то темному тоннелю, в носоглотке саднило от едкого запаха, били беспрерывные острые, косые лучи, тоже едкие, после чего потерялась память.

Очнулась она в положении сидя, крепко притороченная пластиковым шнуром к стулу. Она была в одной майке, драной на боку, и в джинсах. Непонятно, трусы есть или их тоже сняли? Как лифчик. В промежности сильно саднило, как будто там была сорвана кожа. Подонки.

Голова кружилась, резало кожу этой тонкой веревочкой, особенно на боку. К горлу подступала тошнота. Очень хотелось пить.

За окнами, которые были с той стороны забиты решетками, стоял белый день.

Время явно после двенадцати. Сколько же часов прошло?

Мой самолет улетел.

За столом, здрасте пожалуйста, сидел тот самый красавчик лет сорока пяти. Немного теперь одутловатый.

– Ты как, (…), оказалась в этой шубе?

Вот это да!

Последовал крутейший мат.

– Долго мы ждать будем? Отвечай! (Тяжелая матерная ругань.) Это не твоя же шуба, (мат далее везде). И все вещи на тебе новые не твои. Или твои, (…)? Откуда у тебя в сумке чеки? Откуда такие деньги? Миллионы? Мы навели справки. Ты в школе для отсталых дураков работаешь. Грецию еще придумала (…), древнюю (…). У тебя не может быть таких эксклюзивных вещей. Отвечай.

Ого. Слова какие знает наш актеришка. Эксклюзивных. Поднатаскался.

– Да.

– Че да, че ты да тут завела (…). Откуда у тебя это все и где остальной багаж, который ты украла, (мат)?

– Я не крала ничего.

– Тебе что, его так отдали? Кто такая дура-профура, (мат)? Тебе отдавать? Поверю, думаешь?

– Нет, не отдали.

– Ну.

– Дайте попить.

– Пос…ть тебе не дать? Пос…ть тебе? Щас, разевай мурло свое (…) такое-этакое. Попить ей. Ножом тебе в рот суну, хочешь? Кровью зальешься, а не воды тебе. Отвечай (…).

– Нет.

– Че нет-то опять? Заладила.

– Не моххху… хх…оворить, в хх…орле пере…охло.

– Пересохло? А в фейс не хочешь получить?

Он показал ту, уже испытанную на нашей щеке, огромную пухлую ладонь. Дернул ею у своего виска, как бы замахнулся.

У Веры руки были прикручены сзади, за стулом. Правая кисть как-то еще могла пошевелиться, остальное было туго затянуто этой тонкой, как нож, веревкой. Голова у Веры бессильно висела, она только иногда исподлобья взглядывала на красавчика за столом.

Какой-то он был прямо телевизионный персонаж, причем в своей же роли, следователь в штатском.

– Ты ехала в аэропорт, у тебя билет. Отвечай.

– Дай… воды.

Мат.

– Дай… п-пить, вссе ххкахху…

– Все она скажет, дурра (…). Кызел! Дай ей из-под крана воды.

– Во что? Куда? (Отборный, длинный, изобретательный мат, как будто долго не давали высказаться, и наконец он получил такую возможность.)

– Кызел! (Мат.) Да налей в банку, какую там найдешь. Ведро там возьми у уборщицы… Сунь ей по-бырому (тяжелый мат)…

Это был ход!

Такая благородная внешность, седые виски и такой грубый, грязный мат.

Пришел водила-орангутанг. Принес воды в грязной банке, завоняло хлоркой. Подошел к Вере, сидящей с опущенной головой, рванул ее за подбородок, приставил край банки к лицу, но не ко рту, ждать не стал, пока она найдет, как попить, опрокинул на нее эту вонючую банку. Все-таки что-то попало в нос и в горло, она задохнулась, захлюпала носом, тяжело закашлялась. Произнесла:

– Воды еще.

Актер произнес:

– Щас я тебя изуродую (…). Щас тебе банку эту знаешь куда засуну? Изнасилование в извращенной форме, знаешь такое? За которое десять лет дают, на это ты нарываешься? Чтобы я на это пошел? Кровью будешь из (…) хлестать.

Кызел подошел, сказал: «Ты че с ней так, надо вот просто (…) и все».

И, размахнувшись, ударил по опущенному, хрипящему лицу:

– Будешь говорить?

Она совсем свесила голову. Носом потекла кровь.

Тут Вера изобразила глубокий обморок.

– Ты, Кызлов, щас она копыта откинет, сознание потеряла, вообще ничего не найдем концов. Кызел, дай ей воды, сказали тебе. Ты че проявляешь инициативу? (Мат.) Просили тебя? Ты ведешь дознание? По особо важным делам?

Дознание. Это точно следователь!

И он косит под какого-то актера с телевидения!

– Ты, Кызел, докатишься у меня. Ты уже завалил то дело с курьером, ведь все уже было на ходу, другой самолет, в котором не было этих… Зачем пошел с ней в ресторан? Зачем выпивал? Все же у тебя уже было почти в руках! (Мат.) Все ведь в твоих ручонках шкодливых, все данные, денег много тебе дали. Снял номер, и все? Ушла утром от тебя спокойно, ты лежал бревном, я потом только узнал, думал, у тебя все в ажуре. Девка, видно, решила всех кинуть, куда надо не поехала, сама хотела дело провернуть, ничего не сообщила тем, кто ее нанял, сбыла один камешек за три миллиона у первых же найденных в Интернете ювелиров, накупила себе всего, тряпок чемодан, взяла напрокат машину. А ты дрых! (Мат.)Теперь нам эту надо не упустить, она ту убила, все себе взяла. С кем она работает, у того камушки. Или у нее, у (…).

– Не успела она никуда, камни у ней.

– Где у ней, обыскали. В матке нету? Нет. В анале нет.

– Проглотила она, – убежденно сказал Кызел.

Козел принес воду и стал поднимать Вере голову, лить ей на голову воду. Вера тяжело закашлялась.

– Ты! – закричал актер. – Захлебнулась она. Щас копыта вообще откинет. Ну козел (…). Дай ей пить! Сунь в зубы!

Наконец Вера, кашляя, оторвалась от пустой банки.

– Говорить будем?

Дознание теперь вел профессионал, так звучал его голос. Как в телевизоре.

– Да, теперь могу.

– Ты ехала в Шереметьево?

– Да.

– Твое такси, которое ты вызвала, сгорело. Ты должна была там сгореть.

– Я сидела сзади, мы когда наткнулись на мотоциклиста, я испугалась, нажала на ручку, дверь распахнулась, меня выбросило. Я упала на дорогу. У меня разорвало куртку и брюки. Вот. Они в чемодане.

– Почему ты вышла из машины, а они, те, сгорели?

– Я не вышла, меня выкинуло. Водитель, говорю, врезался в дерево.

– Почему?

– На нас напал кто-то на мотоцикле. С битой. Разбил стекла. Переднее. И сбоку, со стороны шоссе.

– Дальше. Кто сидел рядом с водилой?