Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну… говорят, — сбавила тон Анжелика. — Знаешь, люди даром не скажут.
У Монаха было собственное мнение насчет правоты людей, но он оставил его при себе. Вместо этого он спросил:
— А что еще говорят люди?
— Ой, да разное! Ты же знаешь людей! — непоследовательно сказала Анжелика. — Вербицкий, кстати, тоже в больнице. А еще говорят, что пьеса проклятая… забыла, как называется, вроде проклятия фараонов. Лео Глюк в «Лошади» все расписал чин чинарем. Читаешь, и аж волосы дыбом! Чтобы в нашем городе такое… Ужас! Про колдовство и всякую черную магию… между прочим, ни одна ведьма не сгорела. В смысле, не сгорели актрисы, которые играли ведьм. Ни одна! Думаешь, совпадение? Пожарники тушили чуть не до утра, а огонь все горел и горел! Один пожарник упал с крыши. В смысле, обвалился вместе с крышей. Тоже теперь в ожоговом.
Анжелика раскраснелась, говорила бурно, размахивала руками и все время повторяла:
— Ужас!
Монах кивал, отхлебывая кофе. С кофе он, конечно, подставился — вечно забывает, что кофевар из Анжелики никудышный. Кофе, сваренный Анжеликой, мало что некрепкий, так еще и воняет жжеными перьями. Жорик такой любит, высыпает туда полсахарницы и сливок немерено. Монах смотрел на раковину, переводил взгляд на Анжелику, прикидывая, заметит ли, если он выльет туда кофе. Дверной звонок заставил его вздрогнуть. Анжелика побежала открывать, и Монах опрокинул кофе в раковину. Это был Жорик.
— Олежка, привет! — обрадовался Жорик, появляясь на пороге кухни. — Ты уже дома? Слышал новость? Молодежный вчера погорел! Говорят, шаровая молния врезала. А я ключ потерял.
— Какая еще молния?! — возмутилась Анжелика. — Бомба! Это третий ключ за год! Олежка, представляешь, он все время теряет ключи!
— Ты, Анжелка, думай, чего говоришь! Какая, к черту, бомба? Террористы? Ты бы за своим сыном следила, может, он и вытащил. Все из карманов тянет, ничего нельзя оставить.
— Нет, это Вербицкого хотят извести. Он в реанимации, неизвестно, выживет ли. Ага, давай гони на ребенка!
— Кому он на фиг нужен, твой Вербицкий? Еще бомбу на него тратить!
Пока супруги препирались, Монах вытряхнул в кофеварку полпачки кофе, налил воды и щелкнул кнопкой…
Невысокая женщина в серебристой норковой шубке стояла перед новогодней витриной шикарного бутичка в мегацентре. Там было всего: елка, красивая пара — мужчина во фраке, женщина в вечернем платье, оба с бокалами, — блестки снега, Дед Мороз, всякие зверушки, гора подарков, луна и звезды. Красочно, пестро, празднично. Тонкое бледное лицо женщины отражалось в зеркальном стекле витрины; узкая рука придерживала ворот шубки. Слабо улыбаясь, она рассматривала платье женщины, ее прическу, мужчину с глупой приклеенной улыбкой, радостного Деда Мороза с посохом, Снегурочку в пышном белом паричке.
Рядом с ней остановился крупный мужчина в распахнутой дубленке. Женщина увидела его отражение в стекле витрины и отодвинулась.
— Ида, ты? — вдруг сказал мужчина. — Сколько лет, сколько зим!
Женщина оглянулась.
— Андрей! Я думала, ты уехал.
Мужчина — это был Андрей Шепель — прижал ее к себе, поцеловал руку, потом в щеку.
— Как видишь, все еще в городе. Как ты? Как Толя? Как вы, ребята? Выглядишь прекрасно, такая же красавица.
— Да ладно тебе… Ты тоже!
— Идочка, пошли посидим где-нибудь. Поговорим. Не спешишь?
— С удовольствием, Андрюша. Не спешу.
Они устроились за столиком в углу маленького полупустого кафе с видом на фонтан, где неторопливо ворочались медленные красно-золотые рыбины. Назвать их рыбками не поворачивался язык, любой хватило бы на приличный обед.
— Смотри, какие громадные рыбы, — заметила Ида. — Рыбищи! Интересно, они настоящие или выведенные искусственно?
— Да они вообще ненастоящие, из пластика. Разве природа способна создать такой китч! — сказал Шепель. — Смотри, даже не шевелятся, наверное, батарейки сели.
— Из пластика? — Ида на минуту растерялась, не зная, как расценить его слова. Она даже привстала, рассматривая рыб. — Они живые! Смотри, вон та, здоровая, рот открыла, дышит!
Шепель рассмеялся, грубое его лицо стало мягче.
— Действительно, живая. Ты что будешь, Идочка? Кофе? Чай? Рыбу здесь не подают, наверное.
Ида тоже рассмеялась.
— Точно не подают. Мне кофе.
— Ты как? — спросил Шепель, с улыбкой рассматривая ее. — Выглядишь прекрасно, похудела… да? Вы, девушки, по-моему, слишком увлекаетесь диетами. Запомни, от них портится характер. Женщина, сидящая на диете, вечно недовольна, ворчит и думает о куске жареного мяса.
Ида снова рассмеялась.
— Я нормально, на диете не сижу, о куске жареного мяса не думаю. А ты как? Как следствие?
— Следствие зависло. Никого не нашли. Меня вызывали несколько раз, а теперь тишина.
Они помолчали. Ида, опустив глаза, помешивала в чашке крошечной ложечкой.
— Ты кого-нибудь видишь? — спросил Шепель.
— Никого. Как-то звонила Тамара Сотник, еще летом. Спрашивала, как дела, предложила встретиться…
— Но ты отказалась, так?
— Но я отказалась. Я всегда ее побаивалась, у нее неприятный взгляд. Да и вообще…
— Ни с кем из нас тебе встречаться не хочется, — закончил он. — Разбежались и забыли.
Ида улыбнулась.
— А еще я столкнулась со Светой Решетниковой, помнишь ее? Давно уже, кажется, в конце лета.
— Парикмахерша?
— Визажистка. Жаловалась на жизнь — ее друг, Кирюша Сутков, подсел на два года. Говорит, ни за что, страшная несправедливость, им лишь бы посадить. Правда, он лопух редкий.
Шепель рассмеялся.
— Да уж, невинно пострадавший! Помню я этого Кирюшу, на нем клейма негде ставить. Пытался втереться в мой бизнес, обещал инвестиции, сыпал идеями, ходил, звонил… едва отвязался.
— Света неплохая, я все время удивлялась, зачем он ей, — заметила Ида. — Она заводная, смешливая и незлая. Бросилась в бассейн, прямо в платье! С визгом, хохотом! Все так и шарахнулись.
— Любовь зла, Идочка.
— Зла, — согласилась Ида. — А ты… один?
— Один. Как-то не тянет больше на семейную жизнь. Сначала хорошо, а потом все идет под откос. Как Толя? Я никого с тех пор не видел…
— Ты имеешь в виду, как он пережил гибель Виты?
Долгую минуту они смотрели друг дружке в глаза.
— Ты знала, что твой Толя и моя Вита любовники? — спросил Шепель.
— Узнала на празднике. Наверное, я одна не знала.