Мифы в драматургии

Великие драматические произведения, такие как «Гамлет» или «Макбет», обращаются к сердцам и проникают в душу каждого из нас. Кроме того, они остаются в нашей памяти в качестве мифов, из года в год углубляя наше понимание человечности сути. Драма Беккета «В ожидании Годо» является примером такого рода. Она представляет собой проникновенный миф, который захватывает нас глубиной описываемых противоречий и отличается такой же проницательностью, остротой и страданием, как и высказывание Ницше: «Бог умер». Герои этой драмы ждут мифа, который покажет, что мы пребываем в отсутствии драмы, которая захватит нас.

Этот поиск смысла в жизни, эта погоня за ним в эпоху, когда человек находится в вечном ожидании Бога, описан с состраданием к присущей всем нам растерянности «быть человеком». Когда Эстрагон спрашивает Владимира: «Ну как, пошли?», тот отвечает: «Да, пошли», сценическая ремарка гласит: «Они не сдвигаются с места». Этот глубокий в своей проникновенности миф раскрывает всю бездну нашей человеческой неуверенности; мы живем словно лунатики. Норман Мейлер в отзыве об этой драме пишет, что сомнения относятся к «моральным… основам христианства, которые были утрачены вместе с Христом». А лондонская «Таймс» говорит, что это произведение «наполнено нежностью и сочувствием ко всему тому замешательству, в котором пребывают люди… с уколами красоты и боли»[33].

Наряду с мифами об Оресте и Эдипе, написанными в период сверкающего расцвета цивилизации и культуры Древней Греции, существуют не менее сильные мифы, берущие начало в иудейской традиции: об обретении сознания Адамом и Евой, о битве Иакова с ангелом, о пророчестве Исайи и страдающем слуге и т. д. Эти два источника античных мифов – древние греки и древние евреи – являются «отцом» и «матерью» западной цивилизации, мы навечно в долгу перед ними.

В своей «Смерти коммивояжера» Артур Миллер снова разворачивает перед нами драму из старого мифа, выдвигая проблемы того, что есть правильно, а что ошибочно, что есть добро, а что зло. Миллер утверждает, что основная масса современных бродвейских театров делает драму тривиальной: на передний план ставится цель развлечения, а главные вопросы жизни и смерти, которые просто-таки вопиют о себе в древнегреческих драмах и библейских преданиях, остаются незатронутыми. То, что я называю экзистенциальными кризисами, Миллер описывает как «психологические ситуации»:

Может показаться, что мы черпаем для себя из Библии ее героев – Авраама и Исаака, Вирсавию и Давида, но на самом деле – психологические ситуации. То, как все эти истории рассказаны, для меня это просто фантастика. И точно так же с греками. Взгляните на Эдипа – на самом деле мы не слишком много знаем о нем – только о той ситуации, в которую он попал, но его история заключает в себе самые глубокие парадоксы, изложенные самым искусным стенографом.

«Смерть коммивояжера» Артура Миллера создала мощный миф для миллионов американцев, а посему эта драма снова и снова ставится на сценах американских театров и передается по телевизионным каналам по всей Америке. В самом ее конце, после того как Вилли совершает самоубийство, небольшая группа людей стоит вокруг его могилы. Его вдова «напоминает» бездыханному Вилли, что в этот день надо было внести последний взнос за дом и выкрикивает: «Вилли, зачем ты это сделал?»

Старший сын печально замечает, что Вилли «никогда и не понимал, кем он был сам». Чарли, сосед, пытается утешить их:

Никто не смеет винить этого человека… Вилли был коммивояжером. А для таких, как он, в жизни нет основы. Он не привинчивает гайки к машине, не учит законам, не лечит болезни. Он висит между небом и землей. Его орудия – заискивающая улыбка и до блеска начищенные ботинки. А когда ему перестают улыбаться в ответ, вот тут наступает катастрофа… Никто не смеет винить этого человека! Коммивояжеру нужно мечтать… Недаром он живет между небом и землей.

БИФ: Чарли, он не понимал, что он собой представляет.

ХЭППИ (с возмущением): Не смей так говорить! …Тогда я докажу и тебе, и им всем, что Вилли Ломен умер не напрасно. У него была высокая мечта. Это единственная мечта, которую стоило иметь человеку: стать первым. Он дрался за нее всю жизнь, и я ее осуществлю вместо него.

БИФ (кинув на Хэппи взгляд, полный безнадежности, наклоняется к матери): Пойдем, мама.

Когда они все трогаются с места, Линда задерживается на мгновение.

ЛИНДА: Сейчас, еще одну минуточку. Ступай, Чарли.

Тот колеблется.

ЛИНДА: Я хочу побыть здесь еще минуточку. Мне ведь так и не пришлось с ним проститься… Прости меня, милый. Я не могу плакать. Не знаю почему, но я не могу плакать. Не понимаю, зачем ты это сделал?.. Сегодня я внесла последний взнос за дом. Как раз сегодня. А в доме некому жить. (В горле у нее рыдание.) Мы совсем никому не должны. (Разражаясь наконец плачем.) Мы свободны.

В этой драме сильнейшим образом изложен современный американский миф, который в некоторой степени захватывает нас всех. Миллер говорит, что «мы не понимаем, кто мы такие», являемся ли мы разъезжающими коммивояжерами, продаем ли мы наши знания в качестве преподавателей университетов, продаем ли свои изобретения или мусорные облигации. Нам хотелось бы считать, что у нас есть «красивая мечта… стать номером один». Эта драма, хронологически располагающаяся между мифом Горацио Элджера и мифом о разнице между инвестициями и продажей мусорных облигаций, рисует со сцены картину мифа о миллионах нас, и все мы на каком-то своем уровне задаемся вопросом «кто мы такие есть». Так как наш вопрос носит мифический характер, мифическим же должен быть и характер ответа на него, что даст нам некоторую возможность почувствовать, что это «красивая мечта – стать номером первым».

Стремление обрести миф, отражающий нашу идентичность, проявляется в том, как мы точно так же, как и Вилли, продаем себя – наш труд, наши идеи, наши усилия, даже если это заключается – как в случае с Вилли – в блеске наших ботинок и в улыбках на наших лицах. А когда наши мифы заводят нас в жизненный тупик, мы можем найти то или иное оправдание или объяснение этому, типа того, что «мы никогда не знали, кто мы такие». Но если драма нашей жизни похожа на историю Ореста, или Вилли, или какую-либо другую, мы все равно будем в некотором роде ожидать Годо; и тем не менее мы обнаруживаем, что как-то прожили наши годы, хорошо или плохо. Мы все являемся торговцами, ищущими свои мифы. Миф Артура Миллера охватывает нас всех и является мифом о повседневном, будничном мире, о толпе наших соотечественников, таких же, как мы сами.

Ницше, конечно же, прав: наша сильнейшая тяга к мифу является жаждой общения и стремлением стать частью некой общности. Человек, лишенный мифа, оказывается лишенным также и дома; он будет искать свое место в других культурах, чтобы в какой-то момент обрести свое мифическое материнское лоно в некой пространственной точке. Быть членом какого-то сообщества означает разделять его (сообщества) мифы, испытывать такую же гордость, которая пылает внутри нас, когда мы вспоминаем о первых переселенцах у скал Плимута, или Вашингтона, пересекающего Делавэр, или Дэниэла Буна и Кита Карсона, стремящихся на Запад. Посторонний, иностранец, чужак – это тот, кто не разделяет с нами наши мифы, кого ведут другие путеводные звезды, кто поклоняется другим богам.