Адри вышла из самолёта босиком, в джинсах и короткой — по рёбра — майке на голое тело. Она поцеловала мать и затем, не оборачиваясь к Илье, взяла его за руку:

— Вот он, мой русский еврей. С голубыми глазами. — Она повернулась к Илье. — Ты же знаешь, я с тобой только потому, что ты еврей. Семя Авраама, избранный народ. Веди себя хорошо, не как всегда; мама будет тебя оценивать. Как только ты пойдёшь спать, она бросится обсуждать тебя с папой и Кэролайн.

— Адри! — Миссис Рутгелт мягко улыбнулась Илье. — Как вы выносите её болтовню?!

Для Ильи Парамарибо был первыми нетуристическими тропиками; до этого он видел только Сан-Мартин и Вьекес-Айланд, два карибских курорта, куда ездил с женщиной из Нью-Джерси.

Здесь тропики выглядели резче, некрасивее и менее похожими на рекламные фотографии в окнах турагентств. По пыльным улицам ездили старые машины вперемежку с телегами, запряжёнными безразличными осликами и безнадёжно худыми лошадьми. Люди двигались не торопясь и были воплощением всех оттенков чёрного, красного и коричневого. Белых Илья не видел ни одного.

«Ренджровер», который шофёр миссис Рутгелт вёл, не обращая внимания на остальное движение, был странно уместен на этих улицах. Быть может, решил Илья, так кажется, когда сидишь внутри. Или это семейная способность Рутгелтов делать привычные для них богатство и комфорт естественными в любой обстановке.

В машине было прохладно, кондиционер на максимуме; Адри что-то рассказывала матери по-голландски, миссис Рутгелт улыбалась в ответ краями губ, и Леонард Коэн пел о том, что знает каждый. На Илью никто не обращал внимания, и он был за это признателен.

Через час они въехали на засаженную магнолиями, пальмами и олеандрами улицу и остановились у огромных тёмно-серых ворот из кованого железа. С обеих сторон тянулся шестиметровый забор. Ворота открылись, и их встретили два вооружённых охранника в камуфляжной форме с карабинами в руках. Рядом сидел коричневый доберман.

Машина проехала по длинной гравиевой дороге сквозь сад (в нём пряталось множество небольших построек) и остановилась на большом кругу с фонтаном посредине. Отсюда был виден дом.

Дом казался бесконечным; он шёл полукругом, в испанском стиле: с резными башнями по бокам и множеством веранд, опоясывающих дом на каждом из трёх этажей. Веранды были увиты бугенвиллеей, и из центра каждого лилового цветка выглядывал жёлтый глазок-звёздочка. Вдоль дома тянулась высокая каменная изгородь с полукруглыми арочными окнами, в которые были вставлены железные кованые решётки. Сквозь решётки было видно внутренний двор и длинную мраморную лестницу, ведущую в дом. Чтобы попасть во двор, нужно было пройти под аркой, отделанной серым неровным камнем. Рядом с аркой висел большой колокол. У дома было имя — Хасьенда Тимасу. Что это значило, Илья так и не выяснил.

Их встречали. У фонтана стояли двое скудно одетых среднего возраста мужчин и пожилая женщина. Женщина была тоже чёрная, но в отличие от мужчин с азиатскими чертами лица. В руках она держала зонтик от солнца.

Адри обняла женщину, и они застыли, а потом начали целовать друг друга в щёки и протяжно говорить на непонятном языке.

Мужчины сказали Илье что-то дружелюбное и стали доставать из машины багаж. Шофёр в выгрузке багажа не участвовал. Илья хотел взять свою сумку, но его вежливо отстранили, объяснив что-то, что он не понял.

Миссис Рутгелт отдала мужчинам какие-то указания и повернулась к Илье:

— Это Ома, моя тётя, сестра Адриной бабушки, моей мамы. Она всегда жила с нами. Адри — её любимица. Пойдёмте в дом, а то сгорите на солнце. Адри сейчас придёт.

Они прошли через арку с кованой дверью-решёткой (Илье очень хотелось позвонить в колокол, но он не решился) и оказались во внутреннем дворе, с бесконечными клумбами цветов всех оттенков и огромными деревьями, названий которых Илья не знал. Кроны этих неизвестных деревьев полностью затеняли двор. Сквозь них осколками синего редело небо. Рядом с одним из деревьев спал гигантский попугай с кольцом на ноге. От кольца тянулась толстая цепь, которую прибили к неизвестному Илье дереву большим гвоздём.

В доме было прохладно и стоял полумрак. Свет струился внутрь сквозь прорези ставен. Адри куда-то исчезла, и миссис Рутгелт повела Илью через комнаты, заставленные тёмной деревянной мебелью. Он тут же запутался в казавшихся ненужными коридорах и старался держаться к ней поближе. В одной из комнат стояло пианино с резной крышкой и четыре кресла с высокими спинками на очень низких ножках. Больше в ней ничего не было.

В последней комнате было светло и только три стены, а вместо четвёртой — открытый проход на веранду. Здесь под навесом на плетёных диванах и креслах с подушками сидели Рутгелты и, зажимая звуки, говорили по-голландски. В углу висел огромный гамак, прикреплённый толстыми канатами к кольцам под навесом.

В гамаке лежала Адри в обнимку с самой красивой женщиной в мире. Илья увидел женщину и остановился: он не мог поверить, что такая красота действительно существует.

Адри рассмеялась, а потом сказала:

— Не смущайся, она так действует на всех мужчин. Я уже давно не ревную. Это Кэролайн, а там папа и Руди. Очнись же, она никуда не убежит, ещё насмотришься.

Оба, мистер Рутгелт и Руди, были на голову выше Ильи и с их по-семитски тонкими лицами выглядели как эфиопы. Руди был более светлокожим и чаще улыбался. Мистер Рутгелт пожал Илье руку и попросил называть его Эдгар, но Илья сразу понял, что к нему можно обращаться только «мистер Рутгелт». Он был одет в белые полотняные брюки и белую же рубашку навыпуск. Как и все, кроме Ильи, он был босиком.

Разговор перешёл на английский, на котором все Рутгелты, кроме Руди и Адри, говорили с подчеркнуто британским акцентом. Руди и Адри говорили как американцы, как белые американцы. Мистер Рутгелт иногда вставлял голландские слова, но тут же извинялся и переводил сам себя.

Адри выбралась из гамака и залезла в одно кресло с Омой. Она положила ей голову на грудь, и Ома стала что-то тихо напевать не по-голландски (позже Илья выяснил, что это срэнан-тонго, местный креольский диалект, образованный из африканских, голландских и индейских слов).

Кэролайн почему-то извинялась перед Ильёй, что её муж Гилберт не смог прилететь в этот раз. Илья не очень понимал, отчего она считала, что он так ждал этой встречи, и старался не смотреть на её ноги в узкой короткой юбке. Он старался смотреть на цветочные горшки, расставленные вдоль балюстрады, но не знал, насколько это у него получалось.

На веранду вышел огромный тигровый мастиф и недоверчиво обнюхал Илью. Потом мастиф подошёл к креслу, в котором сидели Ома и Адри, и, тяжело вздохнув, лёг и тут же заснул. Ома поставила на него ноги.

Беседа шла ни о чём: как прошёл полёт, что Илья знает о Суринаме, что хочет посмотреть, где ещё был в Южной Америке. Илья, однако, понимал, что все, кроме Омы, его внимательно оценивают. Вопросы скоро иссякли, и жизнь веранды постепенно соскользнула в ритм предвечерних тропиков — с покачиванием гамака, цоканьем кубиков льда в длинных стаканах и шелестом босых ступней по каменному полу.