Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Емеля.
Середина 1950-х
– Галя, вот я люблю, когда тихо, никого нет. Мы можем раздеться догола, это же прекрасно.
Галя:
– Хорошо. Давай разденемся догола, сядем и спокойно поговорим о нашем сыне.
Это же можно сойти с ума! Я как-то сказал Гале:
– Емельян по возрасту приближается к Рабиндранату Тагору.
– Какое это имеет значение? – возразила Галя. – Для нас он ребенок. Наша жизнь кончилась, мы должны жить только для Емельяна.
– Галя, запомни, я не умру, пока не рассчитаюсь со своими долгами. Галя долго на меня смотрела, как на бессмертного, потом сказала:
– Паяц ты, Борис, тебе лишь бы паясничать.
Я уверен, что если бы Галя меня застала в постели с другой женщиной и я бы ей сказал: “Галя, давай сядем и спокойно поговорим о нашем сыне…” – она тут же плюхнулась бы на пол».
Емельян
Борис Михайлович любил сына самозабвенно. Не было в его жизни человека ближе и дороже. Друзья артиста в один голос говорили, что ради Емельяна он в прямом смысле был готов снять с себя последнюю рубашку. На вопрос о невероятной любви Сичкина к сыну давний друг семьи шансонье Вилли Токарев ответил так: «Ничего невероятного… Его любовь была такой, какой она должна быть у каждого отца. Он находил в ней счастье, радость и видел свое предназначение».
Читая воспоминания Бориса Михайловича о детстве и юности Емельяна, убеждаешься в правоте этого мнения: такой теплотой и искренностью веет от его слов.
«Емельян был ангелочком. Я не мог с ним расстаться ни на один день. Не видеть его – не жить. Когда Гмелюшке было шесть месяцев и он лежал в коляске, артист-иллюзионист Константин Зайцев рассказывал мне:
– Понимаешь, Борис, я подошел к твоему Гмелюшке, начал ему строить рожки, всякие там тюсеньки-мусеньки… Он не улыбнулся, а посмотрел на меня осмысленным и презрительным взглядом, мол, что ты, старый дурак, выпендриваешься. Мне стало неловко, и я сбежал…»
Леонид Бабушкин[8]:
«Существует мнение, что природа отдыхает на детях. Поскольку я знал наследника Бориса с пятилетнего возраста, могу категорически опровергнуть это утверждение. Назвали родители своего ребенка Емеля.
Мать, Галина Емельяновна, видимо, в честь своего отца, а папа – в честь фольклорно-сказочного создания.
С детских лет Емеля не переносил одиночества. Когда родители собирались на концерт, он не плакал, не кричал, не бился в истерике. Выслушав родительские доводы, что они скоро вернутся, он очень спокойно говорил: “Идите! Хотя будет жаль, поскольку вы не увидите великолепного пожара, который я устрою”. Летом семья отдыхала на Черном море. Надо заметить, что маленькое создание во всем подражало своему папе: в позах, жестах, интонации. У мальчугана спросили, кем он хочет стать, когда вырастет. Он не задумываясь произнес: “Отдыхающим!”
Счастливый отец. С сыном Емельяном.
Середина 1950-х
То, что ребенка надо обучать иностранному языку, у родителей не вызывало сомнений. Спор возник – какому. Борис считал, что английскому, Галя – французскому. Аргументировала свой довод тем, что вся балетная терминология на французском. Пригласили бонну-француженку. Оставив отпрыска на ее полное попечение, со спокойной совестью уехали на гастроли. По приезде пригласили гостей. Галя торжественно произнесла: “Сейчас Емелюшка будет говорить по-французски”. Гувернантка произнесла фразу на языке Бальзака и Гюго. Емельян смотрел на нее как баран на новые ворота.
– Почему ты не отвечаешь? – спросила мать.
– Мне этот язык не знаком.
– Так чему же тебя учила бонна?
– Воровать.
Немая сцена. Первым пришел в себя Борис.
– Как это было?
– Учительница сказала, что я очень хорошо выгляжу, не вызываю ни малейших подозрений и могу спокойно красть. На меня никто не подумает. Как ни странно, она была права. Я взял три банки шпрот, пять пачек масла, семь – чая, много плиток шоколада. Мы обчистили пару продуктовых, завтра собирались в промтоварный. А тут, как назло, приехали вы!
На выпускных экзаменах в консерватории отец указал Емельяну на пианистку, очень слабую исполнительницу, но красивую женщину:
– Посмотри, Емеля, настоящая Венера Милосская!
– Да, только для большего сходства за исполнение ей надо бы отрубить руки.
Случился однажды в жизни моего друга трудный период. Галя попала в больницу, сына отчислили из консерватории, и подросток связался с дурной компанией, стал пропадать из дома, выпивать. Сичкину друзья, педагоги в один голос советовали посадить сына на десять суток за мелкое хулиганство. Одумается, всё поймет. Отцу пришлось уговаривать начальника милиции, чтобы скидок не делали. И вот через десять суток надо было забирать сына из участка. Картина, представшая глазам отца, была достойна кисти художника. На столе, заваленном снедью, закусками, среди бутылок с коньяком и водкой с гитарой в руках царил сын, пел цыганские песни. Голова его была подстрижена по последней моде – “под ноль”. За столом сидели начальник милиции с гармошкой, его зам по политической части, рядовые милиционеры. Появление Бориса вызвало возглас майора: “Буба!” и команду подчиненному: “Разливай!” Опешивший Сичкин выдавил из себя:
– Я приехал его забрать.
– Буба! – взмолился начальник. – Оставь еще на несколько дней парня! Чудесный малый! Как играет! Как поет! Как пьет!
– И давно вы гуляете?
– Нет, всего десять дней.
Емельян слез со стола, поцеловал отца и спросил:
– Может, мне задержаться на несколько деньков? За меня не беспокойся! Ребята доставят меня домой на машине!
Если ситуация в отделении милиции ошеломила Бориса, то в других случаях он сам мог кого угодно огорошить. Он считал: чем невероятнее будут его слова, тем охотнее ему поверят. Зарубежные поездки у многих эстрадных артистов вызывали повышенный интерес, в особенности кто и что привез. В программе, в которой выступали Сичкин, Миров и Новицкий[9], участвовал один акробат, особенно активно интересовавшийся иностранными гостинцами.
Емельян Сичкин
– Я, – сказал Буба, – решил не мелочиться, не брать шмотки, привезти хоть одну, но крупную вещь. Купил дирижабль.
– Шутишь? – глаза коллеги полезли на лоб.
К разговору подключился Миров:
– Дело, конечно, ваше, но не понимаю, зачем вам сдался дирижабль?
После слов коллеги акробат уже не сомневался в правдивости истории:
– А где он находится? Во Внуково?
– Если бы. В Конотопе!
Миров вновь заметил:
– Борис! Не обижайтесь на меня, но это глупость!
– Полностью с вами согласен, Лев Борисович. Глупее ничего придумать нельзя. Плачу за стоянку тысячу рублей в год. Во время отпуска мы с женой едем поездом до Конотопа, там берем такси до аэродрома. Сколько денег!