Деду с бабушкой соседи тоже уже рассказали.

Когда Вита, держа под мышкой козленка, ввалилась в кухню, затащив следом хвост из холодного воздуха, соседка, что подоспела с вестью первой, встретила ее бодрой фразой:

– А ты слышала, Виточка, такое дело тут приключилось…

– Видела, – коротко ответила Вита, спуская на пол Ветку и присаживаясь на скамью у окна.

Ох уж эта тетка Инга! Все новости всегда первая узнает, все сплетни… Вита посмотрела на соседку. А она здорово изменилась за последние годы. И щеки эти, как песьи брыли, еще сильнее обвисли. И глаза, прежде яркие, черные, как-то посерели. Потускнели…

Старенькая стала, но, молодец, бодрится! Вон как утреннюю кашу за обе щеки уплетает, только за ушами трещит. Бабушка угостила. Тетка Инга тем и живет, что свежие новости на столованье меняет. Ну, что же, в том ее хлеб. Не отбирать же?

Сообразив, что удивить больше никого не получится, соседка повернулась к бабушке, вместе с которой сидела за столом:

– Так вот теперь все думают, гадают, что старая ведьма этими тропинками сказать хотела? Муж мой – уж на что мудрый человек! – решил, будто это она нам всем весенний подарок такой делает. Чтобы новые пути, да на новые поляны, и к побережью – туда, где не боязно. Чтобы сыты мы были и согреты. Чтоб хворост собрали да рыбы наловили. Лесная ведьма хоть и нелюдима, но добра. Это все знают. Она всегда о нас заботится.

– Так и есть, – тихо согласилась с ней бабушка Герда и незаметно переглянулась с Каем.

Уж они-то знали о ведьминой заботе поболее остальных.

Вита не стала вступать в разговор. Взяла подойник и ушла доить козу.

В козлятнике, сидя на перевернутой полешке она раздумывала об увиденном. Молочные нити звонко сшили пахучее теплое козье брюхо с глиняным подойником. Натянутые, как струны, струйки пели, взбивали белую пенку…

Все спокойны. Все радуются.

Вита хмурила брови, силясь понять, что же ее так обеспокоило. Ну, открылись тропы… Мало ли в лесу троп? Будет больше. И тетка Инга все верно сказала – хорошо это. Вот только почему на сердце тяжело?

Соседка – легка на помине – сунулась в козлятник, сообщая.

– А вечером-то я баню топить собралась. Приходи. Я полешек наколотых у тебя тут возьму, ладно?

– Ладно, – не глядя в ее сторону, краешком губ улыбнулась Вита.

***

Ган лежал на ледяной глыбе среди моря.

Далекий берег искрился в лучах заходящего солнца, топорщил к небесам голубовато-зеленую лесную щетину. Внизу, в соленой холодной толще, метались стаи рыб, чем-то безумно взволнованных.

Ган опустил нос в воду, и тут же по морде его прошлись гибнущим теплом влекомые течением кровавые ленты. Где-то рядом творилась расправа.

Или охота. Кому как называть…

Лиловый горизонт прятал в дымке очертания замка Зимы. Перед ним, чуть ближе, рассекала зеркальную воду черная коса смерти – острый плавник Орки. Кого он там терзает? Одной тьме ведомо. Дельфина ли, тюленя… А, быть может, попалась ему к своей неудаче отбившаяся от стаи самка кашалота…

Ган снова вгляделся в берег. Там что-то искрилось, поблескивало, переливалось радугой и медленно угасало. Яркие вспышки, перебежки огней и отчаянные всполохи тающей силы.

Магия.

От наблюдения за загадочным действом слезились глаза. Неожиданно в грудь начали приходить странные импульсы, мощные и болезненные. Эмоции стали реагировать на них – сперва навалилась тоска, потом пришло отчаяние…

Ган встрепенулся и недовольно затряс могучей башкой. Потерся мордой о лед. Что за дрянь? Откуда это пришло? Волна отработанной магии, сильной и чужой. Старец Иней рассказывал о таком, когда учил его, Орку и других колдовству. Когда мощное заклятье спешно создается или рушится, от него, как от заброшенного в воду булыжника, расходятся по округе импульсы силы и настигают тех, кто оказался рядом. Только цепляет эта сила не всех подряд, а того, кто сам с ней связан, и «волны» от нее бьются в самую душу, будоражат эмоции и рождают неожиданные чувства, порой несвойственные и вовсе незнакомые.

Что-то случилось там, подле Игривицы. Надо бы разузнать.

Ган тяжело плюхнулся в воду, став легким и быстрым в родной стихии, понесся к берегу. Орка все еще резвился за спиной, выпуская в воду ручьи чьей-то крови. Пусть. Надо добраться первым.

Он обернулся на косатку.

Нельзя привлечь внимания. Орка ведь тоже ищет. И ведьму, и девчонку… Ган вспомнил тот день, когда отпустил Виту из замка Зимы. Передернул шкурой, на которой до сих пор алели страшные шрамы – знак наказания, что получил он тогда от Инея. Память живо нарисовала вздернутую вверх руку, сухую, как прут, и безжалостную. Иней не бил – нет! – Ганова кожа сама разошлась под его взглядом страшными ранами и неделю не желала срастаться… После, в полубреду, ему казалось, что внутренности непременно вывалятся наружу через страшные дыры. А соленая морская вода, попадающая на них, была подобна адскому огню…

Орка тогда сказал, что сам найдет сперва деву, а после ведьму. Он искал, но выследить так и не смог. Морок хорошо скрыл все тропы и следы. Орка упрашивал Хати-Амаро – лесного духа – открыть дорогу, но тот оказался глух к просьбам.

Ган и сам пытался искать. Он раз за разом прокручивал то, что видел в Витиной голове, пытаясь вырвать из клубка неясных образов хоть какие-то намеки на истину. Не получалось. Он даже думал вновь поймать Виту – караулил ее на берегу, но она больше на море не приходила.

Пытался Ган отыскать деревню, но ведьма спрятала ее надежнее прежнего, и слуга Зимы лишь зря петлял по неприветливому заснеженному лесу…

…а теперь все изменилось.

Он знал.

Первым делом, выйдя на берег, Ган увидел тропы, серыми венами уходящие в снега. Раньше тут не было ни одной. Они прятались, скрытые от чужих глаз, а теперь выступили болезненно и ярко. И запахи ударили в нос, густые, насыщенные, бесстыдно неприкрытые. Запахи людей – летопись их ежедневной жизни. Отчетливее всех проступил среди них аромат Виты, и вырисовался ее след на холодном песке у самой водной кромки.

Вита.

Ган невольно облизнул губы и прищурился. Ее запах оказался нереально густым, почти объемным. Будто она здесь. Будто рядом. Закрой глаза – и иллюзия присутствия завершится!

Веки сами сомкнулись, желая проверить догадку, но вместо нее из образовавшейся тьмы родилась картинка. Зыбкое видение – темные влажные доски, розовое тело в клубах пара, словно в облаках. Плеск. Жара. Потеки воды. Треск перегретых камней. Все ощутимо, явно, живо. Только руку протяни и коснись румяной кожи в бисере пота, мокрых волос, змеями стекших на небольшую высокую грудь, на крепкие плечи с отчетливым рельефом…

Фыркнув, Ган резко открыл глаза. Картинка распалась, осыпалась в снег осколками мозаики. Странная связь порвалась.