Через несколько месяцев после смерти жены, в поисках хотя бы временного утешения, Шрам вошел в исповедальню отца Феррандо – духовного наставника Жуаны – и попросил у того помощи. Священник сказал ему, что все произошедшее ясно свидетельствует о необходимости оставить свою ветхозаветную родню. Во время их длинных бесед Рафел привык без утайки рассказывать о жизни своего квартала и делал это вовсе не оттого, что желал донести на кого-нибудь, а в стремлении доверить свое глубокое горе дружественному уху, которого не мог найти среди своих. Кое-кто из родственников сочувствовал ему, затаив, однако, в глубине души радость от несчастья, постигшего Шрама, другие же даже не пытались изобразить сожаления. Что касается Дурьей Башки, то брат по обыкновению не скрывал своих чувств и бесцеремонно заявил, что смерть Жуаны – это только начало, ибо месть Адоная тяжела, а гнев силен, так что он совершенно уверен: впереди Шрама ждут худшие испытания.

Первый раз в жизни Шрам открыто восстал против брата и сказал, что, возможно, Отец наш Небесный наказал его смертью жены, чтобы отвратить от ветхой веры, а поскольку двойное служение, к которому его подстрекали Дурья Башка и мать, претило Всевышнему, то он забрал то, что было дороже всего на свете, ту единственную, с которой Кортес желал бы разделить Вечность на небесах.

Длинными ночами, бесконечно тянущимися после смерти жены, ему мнилось, что он видит ее оливковые глаза, чувствует ее завораживающий взгляд, постепенно усыпляющий, так что в конце концов Рафел проваливался в сон, чувствуя, как руки Жуаны нежно обнимают его. С течением времени осязаемое присутствие дорогой ему женщины ослабло, однако часто воспоминания, как стайка внезапно прилетевших птиц, проносились в памяти и захватывали его, словно он подсознательно искал утешения в милых сердцу картинах прошлого, которые проходили перед ним медленной процессией. Нет, Шрам и помыслить не мог о повторной женитьбе. Другая женщина могла стать помехой для его католической веры, если, как настаивала мать, была бы из их квартала. Но и после смерти матери он не изменил своего решения, хотя теперь мог взять в жены христианку, как советовал отец Феррандо. Ему вполне хватало Полонии, которая делала все по дому и время от времени оказывала услуги иного рода, так что больше не было необходимости оставлять деньги, пусть и небольшие, в доме возле порта Святого Антония, как это было до женитьбы. Воспоминания о тех ушедших радостях, что он разделял некогда с Жуаной, все еще всплывали время от времени из глубин памяти во всем богатстве красок и чувств, но не побуждали его искать источник удовольствий в другом теле. Кортес предпочитал погружаться в эти сладостные ощущения в одиночку и переживал их заново, когда момент наивысшего напряжения сменялся спазмом, несущим освобождение. Однако отец Феррандо, хотя и считал, что себя следует сохранять в целомудрии, этот грех оставлял без внимания, чтобы не оттолкнуть его от истинной веры, без которой не обретешь спасения…

Итак, Шрам снова тщательно перебирал факты, как советовал ему исповедник, стараясь не упустить ни малейшей детали из прошлого, ни мельчайшего старого прегрешения Дурьей Башки, уже известного отцу Феррандо, и не увлечься воспоминаниями о Жуане, которая всегда представала перед ним во время испытания совести, чтобы помочь и придать сил. Он боялся упустить что-нибудь важное, то, что его исповеднику представляется интересным, а ему самому – второстепенным. Поэтому он решил составить максимально подробное описание случившегося, включив в него целиком и разговор с Вальерьолой, и сплетни старой Полонии, хотя отца Феррандо интересовало не столько произошедшее на улице – бегство и возвращение Айны Кортес и появление чужеземца, – сколько то, что случилось в доме Дурьей Башки. А об этом никто не желал говорить, поскольку ювелиру обитатели квартала не очень-то доверяли. Все отнекивались: тетушка Толстуха, выйдя из дома брата после завершения своих таинственных манипуляций, сослалась на крайнюю занятость и не захотела поболтать с Кортесом. Полония внезапно тоже онемела, опасаясь, как бы он не изложил все тому, кому это знать совсем ни к чему, и потому не желала пересказывать Кортесу то, о чем все кругом по большому секрету шептались, но в его присутствии замолкали. Очень скоро, однако, не прибегая к допросам и не задавая каверзных вопросов, Шрам получил всю необходимую ему информацию непосредственно из первых рук: его брат Рафел Кортес по прозвищу Дурья Башка явился к нему, чтобы рассказать о событиях ночи.

– Сияющий ангел с крыльями белее, чем у горлицы, с огненным мечом в длани явился мне во сне и пробудил. Я не спал, когда он говорил со мной. Архангел Рафаил[33], наш небесный покровитель[34], – продолжал он, доверительно понизив голос, – явился мне по приказу Адоная, как в свое время Товии[35], чтобы напомнить, что означает наше родовое имя: спасение Господне. Мой дух возмутился от божественного присутствия, я трепетал и, оглушенный, пал на землю, словно лист дерева, сорванный с ветки. Но он сказал: «Не бойся, Рафел, мир тебе и с тобою! Благослови Господа из века в век, и да исполнится с родом твоим то, что обещает имя твое! Я спустился с небес, где в особых покоях служу Господу вместе с другими шестью ангелами[36]. Семеро нас, как сказано в Библии, и сие есть свидетельство правдивое, непреложное. Явился я к тебе по велению Всевышнего, как и тогда, когда сопровождал Товию по дороге в Рагу Мидийскую до порога дяди его Рагуэля, помог ему поймать рыбу, изгнать демонов, чтобы не окончил он жизнь так же, как семь предыдущих мужей Сарры, и сделал его мужем Сарры по мановению Господа»[37]. – «Я знаю тебя!» – ответил я, не поднимая головы, чтобы глаза мои не ослепли от его сияния. «Не будешь в сем странствии ни пищи вкушать, ни воды, а когда взалкаешь – вкусишь еду неосязаемую и питие мистическое, каковое никто не может зреть. Чудо сие станет даром Господним тебе. По велению Всевышнего спустился я с небес, – продолжал архангел, – и вот я здесь. Сказал Господь Всемогущий: иди и говори со слугой моим Рафелом, что носит твое имя, и передай ему мое благословение, ибо своей праведной жизнью заслужил он милость в глазах Моих, ни разу не отступился от Закона Моего, был сам настойчив в вере и не дал отступиться другим во времена всеобщего нечестия и противления. Над теми, кто тебе творит доброе, прострет Господь благую длань Свою. Те же, кто тебе творит нечестивое и насмехается над тобой, кто отступил от пути Яхве[38], как родственник твой Рафел, недостойны носить это имя, меч Господень обрушит на них всю силу свою, ибо по грехам их наказан будет весь народ. Ты – белая овца в стаде Божием и обрел милость в глазах Отца Небесного, но одна твоя жалоба возжигает гнев Его». – «Я сделал все, что было в моих силах, чтобы брат вернулся к вере наших отцов», – осмелился я прервать архангела. «Нет, ибо пока не заставишь его возвратиться на правый путь, не будет тебе утешения! – ответил тот. – Но не только потому, что сие отступничество удручает сердце Всевышнего, а и потому, что должно исполнять Завет, который патриарх Авраам заключил с Богом от своего имени и от имени всего своего рода[39]. Сей договор исполняли все предки твои – были ли они свободны или же пленены неверными. Без соблюдения сего Завета никто из народа Израилева не вступит в Рай»[40]. – «Но, господин мой, – сказал я, – с двенадцати лет я обрезан!» – «А сыновья твои и семья твоя – нет! – ответил он. – И грех сей падет на тебя и на род твой![41]И не для вас воссияет слава Господня!» – «Господин мой! – ответствовал я, пав ниц. – Никто из семьи моей не приял сего, потому что сие есть непреложный знак верности закону Моисееву, а для христиан – доказательство в нашем упорстве. Отсутствие всего лишь малой части нашей плоти приведет нас прямо на костер». – «Господь Всемогущий проклянет на века тебя и род твой! Ибо сказал Он, что видимым знаком Его союза с народом избранным является обрезание, без коего никто не может войти в Рай». – «Но как же мне поступить?» – спросил я. – «Добавь маковый отвар в вино, что подадут к ужину в пятницу. Сыновья твои обессилят, и в ночь, посвященную Господу, пока те спят, исполнишь повеление Всевышнего. Возложи в начале руки на головы их и вознеси молитву, чтобы жертва твоя была угодна в глазах Отца Небесного, который по бесконечной мудрости своей все видит».