Палящее солнце, грохот железа, скрежет гусениц — все это сливается в общую кашу, ты совершенно теряешь ощущение времени, и тебе кажется, будто ты видишь наяву свой приближающийся конец.

Вокруг тебя столько людей, что смерть перестает быть чем-то личным и ты ощущаешь себя сырым мясом, которое везут на завод по производству кошерных сосисок.

Чем ближе к линии фронта, тем сильнее становится грохот пушек. Этот грохот смешивается с воем сирен санитарных машин, которые мчатся по направлению к тылу и везут в своих утробах куски человеческих тел.

Время течет ужасно медленно. Каждая секунда длится целую вечность. Постепенно идущие впереди машины разъезжаются, и твой бэтээр оказывается во главе колонны, буквально в двух шагах от смерти.

Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Только бы не расплакаться в этой могиле, которую я сам себе выкопал.

Опускается ночь. Вокруг кромешная тьма. И вот я уже стреляю в кого-то, а он в свою очередь стреляет в меня, причем с твердым намерением убить. Я прячусь за выступ скалы и время от времени швыряю гранату, сам не знаю куда, с единственной целью дать противнику понять, что я еще жив и он может продолжить стрельбу. Битых два часа я играю в эту идиотскую игру со своими убийцами, вознамерившимися превратить мое тело в решето. Наконец все это достает меня, и в неожиданном (до сих пор непонятном мне) порыве мужества я заряжаю полную обойму, перевожу автомат на автоматический режим, направляю дуло себе на щиколотку и с диким воплем, разносящимся далеко в ночи, жму на курок.

Выпустив себе в ногу целую очередь, я вдруг успокаиваюсь, и мне становится так же хорошо, как бывало в объятиях Авишаг, когда, обессиленный после усердных трудов, я лежал, уткнувшись лицом в ее шею. Расслабленный и благодушный, я погружаюсь в сладкую дрему…

На следующий день я очнулся в тыловом госпитале под вспышки фотоаппаратов и, к своему великому изумлению, узнал, что я национальный герой. Оказалось, что мой вчерашний вопль расценили как сигнал к бою, и все бросились в атаку. А когда наши солдаты перебили солдат противника и захватили вражеские позиции, то обнаружили, что я исчез. Меня искали всю ночь. Сначала на поле боя, среди вражеских трупов (думали, что я мог ввязаться в рукопашный бой), а затем в канавах и на горных тропинках. И только под утро кто-то случайно обнаружил, что я лежу без сознания у подножия скалы. На губах у меня была блаженная улыбка. Как будто я радовался тому, что атака, начавшаяся с моего безумного вопля, завершилась нашей победой.

Целую неделю ко мне в госпиталь таскались разные государственные деятели, жаждавшие сфотографироваться с героем нации, возлежащим на больничной койке.[16]

Я был весь исколот многочисленными обезболивающими и даже не мог поднять голову, чтобы посмотреть, что осталось от моей ноги.

Каждый день возле моей постели собирался хор профессиональных плакальщиц, которыми не без удовольствия дирижировала Авишаг. Я знал, что любая из них при первой же возможности с радостью продемонстрировала бы мне свои исключительные оральные способности. Когда женщина боится быть покинутой или когда видит перед собой гордо распрямившийся жезл любви, ей сразу же хочется отсосать.

После недолгой паузы к моему одру стали стекаться и школьные однокашники, мои бывшие «подчиненные». Пришел даже Альберто. Глаза у него были потухшие, а знаменитая улыбка стала какой-то вялой и вымученной.

Одним словом, целых две недели после своего ранения я тонул в густой и липкой каше славы, приправленной шоколадом всеобщей любви. Но постепенно плакальщицы стали приходить все реже и реже, и в конце концов рядом со мной осталась одна Авишаг, да еще отец с матерью, достававшие меня своими нескончаемыми вопросами относительно моих планов на будущее.

Если бы в разгар всей этой вакханалии со статьями в газетах и вспышками фотоаппаратов выяснилось, что изрешеченную, как пчелиные соты, ногу я продырявил своими же собственными дрожавшими от животного страха руками, меня бы наверняка выбросили из окна палаты, а затем позвонили бы в мэрию и попросили бы убрать с тротуара мусор. Но в чем они, в сущности, могли меня обвинить? Ну, выстрелил себе в ногу. Ну, издал душераздирающий крик. Ну, уснул. И что? Я ведь не прикладывал никаких специальных усилий, чтобы стать национальным героем. Так что даже если бы я и признался журналистам в содеянном, меня должны были бы скорее похвалить за мою образцовую скромность.

Благодаря этой истории мне представилась исключительная возможность изменить свой привычный имидж и выйти на новую, неведомую дорогу. Когда тебя воспринимают как героя, окружающие охотно прощают тебе странности в поведении и неожиданные поступки. Я знал, что Авишаг, лелеявшая и пестовавшая мой героизм как бесценное сокровище, скоро уйдет из моей жизни. Мне было больно это осознавать, но я понимал, что это неизбежно. В сущности, она любила не меня, а кого-то другого. Человека, которым я никогда не был и не буду. Пролежав в госпитале два месяца, я пошел на маленькую хитрость и за несколько дней до выписки сказал Авишаг, что мне надо какое-то время побыть одному. Нечто вроде каприза человека, перенесшего травматический шок. Голос мой звучал жестко и уверенно, и она, разумеется, все поняла. Наша прекрасная юношеская любовь подошла к своему финалу.

Мне страстно хотелось изведать чего-то нового — побывать в других местах, повстречать других женщин. Я мечтал о романах продолжительностью в одну ночь или даже в несколько секунд. Я жаждал безумно влюбиться в девушку, прошедшую мимо по улице. И при виде ее силуэта, исчезающего вдали, надеялся почувствовать невыносимую тоску, как будто вместе с ней от меня навсегда уходит главная любовь всей моей жизни. Я хотел целовать незнакомых женщин, кусать за шею девушек в автобусе, обнюхивать сиденья чужих велосипедов, шептать женщинам на ухо грязные слова. Я хотел закрыть глаза и вечно купаться в этой вакханалии страсти. Тогда я еще не понимал, что на перекрестке любви и времени стоит светофор напрасных грез. Ты поднимаешься по лестнице времени навстречу своей бесплотной возлюбленной. Она все ближе и ближе. Тебя наполняет жгучее желание, ты начинаешь тяжело дышать, тесно прижимаешься к ее обнаженному телу, и тут, на самой финишной прямой этого воображаемого марафона, все кончается. Ты снова неимущий бедняк, и все, что было между вами, — всего лишь случайная встреча на перекрестке судеб.

И вот, опираясь на палку и прихрамывая, я отправился на поиски сексуальных приключений в новом, незнакомом мне мире. Очень быстро, совершенно неожиданно для себя и в полном противоречии с моими юношескими представлениями, я обнаружил, что проще всего переспать с красивой женщиной, борющейся за мир.