– Мой дорогой мистер Сетна, – сказала вторая миссис Догар.

Мистер Сетна ответил:

– Чем я могу служить прекрасной миссис Догар?

– Вы не скажете, что означает весь этот переполох? – спросила миссис Догар.

Мистер Сетна отвечал ей неспешно, словно наливал горячий чай.

– Вам абсолютно не о чем волноваться, – сказал пожилой парс. – Это всего лишь мертвый гольфист.

2

Плохие новости

Еще свербит

Тридцать лет назад в Индии насчитывалось более пятидесяти вполне достойных цирков; сегодня там не найдется и пятнадцати приличных. Многие из них называются «большой этот» или «большой тот». Любимыми цирками доктора Даруваллы были «Большой Бомбейский цирк», «Джумбо», «Большой Золотой», «Джемини», «Большой Рейман», «Феймос»[5], «Большой Восточный» и «Радж Камаль»; из них всех самым любимым у Фарруха был «Большой Королевский цирк». До провозглашения независимости Индии его называли просто «Королевский». Начинался он с шатра на двух столбах; в 1947 году «Большой Королевский» добавил еще два столба. Однако главным было то, что сам владелец цирка произвел на Фарруха столь отрадное впечатление. Оттого что Пратап Валавалкар хорошо попутешествовал, среди владельцев цирка он казался доктору Дарувалле самым искушенным; Фарруху нравился Пратап Валавалкар еще и потому, что он никогда не поддразнивал доктора за его интерес к крови карликов.

В шестидесятых годах «Большой Королевский» разъезжал по всему свету. Самой плохой была выручка в Египте, самой лучшей – в Иране; в Бейруте и Сингапуре, по словам Пратапа Валавалкара, выручка была неплохой, и из всех городов и весей, где гастролировал цирк, самым прекрасным местом был Бали. С полудюжиной слонов, двумя десятками больших кошек, не говоря уже о дюжине лошадей и почти таком же количестве шимпанзе, «Большой Королевский цирк» в основном выступал в штатах Махараштра и Гуджарат. С неисчислимым количеством какаду и прочих попугаев, дюжиной собак, не говоря уже о ста пятидесяти артистах, включая дюжину карликов, «Большой Королевский» никогда не покидал Индию.

Это была реальная история реального цирка, но доктор Дарувалла относил такие подробности к тем особого рода воспоминаниям, которые мы обычно храним в себе с детства. Детство Фарруха было скупо на впечатления; теперь он в основном предпочитал истории и памятные события, которые впитывал как зритель, находящийся по ту сторону кулис цирка. Он запоминал экспромты Пратапа Валавалкара, рассказывавшего: «У эфиопских львов коричневая грива, но во всем остальном они не отличаются от прочих львов – они не будут вас слушаться, если вы не назовете их правильно по именам». Фаррух лелеял в памяти эти маленькие откровения, как если бы они были отрывками из любимой сказки на ночь.

Ранним утром по пути в больницу на свои операции (даже в Канаде) доктор часто вспоминал большие, исходящие паром котлы над газовыми горелками в палатке повара. В одном котле была вода для чая, а в двух других повар грел молоко; первый котел с кипяченым молоком был не для чая – он шел на овсяную кашу для шимпанзе. Что касается чая, шимпанзе не любили горячий; они любили теплый. Фаррух также вспоминал о больших лепешках; они были для слонов – те любили роти[6]. Тигры принимали витамины, от которых становилось розовым приготовленное для них молоко. Все эти драгоценные подробности не имели никакого отношения к ортопедической хирургии доктора Даруваллы, однако он дышал ими, как будто это была его собственная предыстория.

Жена доктора Даруваллы носила замечательные драгоценности, некоторые принадлежали еще его матери; но ни одна из них абсолютно не была памятна доктору, который (тем не менее) мог подробнейшим образом описать ожерелье из тигриных клыков, принадлежавшее Пратапу Сингху, инспектору манежа и укротителю диких животных для «Большого Королевского цирка», – этот человек вызывал у Фарруха подлинное восхищение. Однажды Пратап Сингх поделился с доктором своим лекарством от головокружения – настойкой на красном чилийском вине жженого человеческого волоса. От астмы инспектор манежа рекомендовал дольку чеснока, пропитанную тигриной мочой; дольку следовало высушить, затем растолочь и вдыхать полученный порошок. Более того, дрессировщик предупреждал доктора никогда не глотать тигриные вибриссы; проглоченные тигриные вибриссы якобы убивали.

Прочти Фаррух о подобных лекарствах в какой-нибудь полоумной колонке газеты «Таймс оф Индиа», он бы написал язвительное письмо для публикации в разделе «Мнение». От имени реальной медицины доктор Дарувалла опроверг бы эту «глобальную чушь» – таким коронным выражением он всегда отзывался о любых публикациях с так называемым ненаучным или мистическим подходом. Однако рецепты вроде настойки человеческого волоса в красном чилийском вине, равно как и лечение тигриной мочой (не говоря уже о предупреждении насчет тигриных вибрисс), исходили от самого́ великого Пратапа Сингха. С точки зрения доктора Даруваллы, инспектор манежа, несомненно, знал свое дело.

Эти цирковые познания и взятие крови у клоунов-карликов укрепляли Фарруха в неизменном чувстве, что после кувырканий в страховочной сетке и падения на бедную жену карлика он так или иначе стал приемным сыном цирка. Фаррух испытывал неугасимую гордость по поводу своего неуклюжего оказания помощи Дипе. Какой бы цирк ни выступал в Бомбее, доктора Даруваллу можно было найти в первом же ряду; можно было также отметить, что он вращается среди акробатов и дрессировщиков, – а больше всего он был счастлив, наблюдая за репетициями и цирковым закулисьем. Эти сокровенные сцены по ту сторону основного циркового шатра, эти крупным планом кадры с тентами артистов и клетками животных были привилегией, дающей Фарруху почувствовать, что он здесь свой. Порой ему хотелось быть настоящим сыном цирка; Фаррух же полагал, что является здесь лишь почетным гостем. Однако для доктора этот почет был не мимолетным – отнюдь.

По иронии судьбы дети и внуки доктора Даруваллы были равнодушны к индийскому цирку. Эти два поколения родились и выросли в Лондоне или Торонто; они видали цирки не только покрупнее и пофантастичнее; они видали и почище – в буквальном смысле этого слова. Доктора огорчало, что его дети и внуки такие чистоплюи. Они считали палаточную жизнь акробатов и дрессировщиков убогой и даже «бесправной». Несмотря на то что земляные полы в палатках подметались несколько раз на дню, дети и внуки доктора Даруваллы были убеждены, что в палатках срач.

Однако для самого доктора цирк был хорошо организованным и обихоженным оазисом, который окружен миром болезней и хаоса. Его дети и внуки видели в карликах-клоунах одно лишь уродство, над которым в цирке можно только посмеяться. Но Фаррух чувствовал, что карлики-клоуны заслуживали, пожалуй, даже любви, не говоря уже о том, что они приносили доход. Дети и внуки доктора считали, что маленькие артисты