— Ты почто нас с братом рассорил? — спросил князь, едва Свенельд втиснул могутное тело в дверной проём.

— Говорил с Олегом? — вместо ответа спросил Мстислав. Пламени лучины было недостаточно, чтобы разглядеть лицо Ярополка, но воевода чувствовал исходившую от него ярость.

— Твой брат слишком молод и горяч, — не дожидаясь ответа, продолжил Свенельд, — не сейчас, но потом он поймёт, что на двух скакунах сразу не усидишь: нельзя мстить сильному врагу, когда сами ослабели, и при этом власть держать. Олег всю жизнь за твою спину прятаться будет, ибо ты старший брат его, но тебе ошибаться нельзя. Печенегов, когда осильнеем, всё равно ломать надо будет, это и станет местью. Ты объяснял ему? Нет? Что же ты на меня гневаешься, коли для младшего брата у тебя слова успокоения нет?

Ответить было нечего, и ярость, будто облитая холодной водой, быстро гасла. Свенельд предложил стоявшему князю сесть. Ярополк, послушавшись в своём же доме, плюхнулся на лавку, Свенельд расположился напротив на перекидной скамье.

— То, что грады Червеньские на него скинули, — продолжил воевода, окончательно овладевая разговором, — так не до того тебе: грамоты заключать с соседними племенами надо, с русами Белобережья и Тмуторокани отношения восстановить. Тебе дел не в пример больше, так пусть Олег с куском земли одним хотя бы сладит, князь он или нет? Нет, так нам у него в деревском Овруче проще наместника посадить, а он пусть в каком-нибудь Будутине княжит с десятком кметей да сотней смердов. Не понимает этого Олег — так это его вина. Да и твоя тоже, раз разъяснить не мог ему, а только оправдывался, будто повинен в чём.

Ярополк молчал. И куда исчез ещё недавний буйный гнев? Как же прав был Свенельд! И что бы делал он, князь, без него? Пламя лучины мельчало, почти сожрав тонкую стройную щепку. И к лучшему: стыдно стало смотреть в глаза великому боярину, но и просить прощенья тоже стыдно. Свенельд не стал добивать самолюбие Ярополка, переведя разговор:

— Мыслю посольство направить в цесарство. Помнишь, бабка твоя у немцев митрополию просила? Так, может, сейчас они одумались и не пришлют бестолкового попа, вроде того Адальберта, что только смердам головы дурманил. Да и невесту тебе благородную присмотреть надо. У кесаря Оттона дочери, бают, молодые есть.

Ярополк согласился, добавив:

— С Олегом, хоть и не ссорились явно, мириться надо.

— Да, — коротко согласился Свенельд, подумав про себя: «Олега с этими дурными Волками мы обломаем, а вот с Володькой тебе бы сближаться надо — оперится сокол, ещё нахлебаемся с ним». Но вслух не сказал ничего.

В разгаре русальных седмиц[46]в Осинки приехал Блуд. Как обычно бывает, никто бы его приезда и не заметил, но на этот раз он посетил Колота. Солнце ещё не остудилось вечером, и злые комары ждали прохладных сумерек, не мешая снедать на улице. На грубо сколоченном и врытом в землю столе жена Колота Услада подала мужикам по мисе гречневой каши, отдельно поставив пироги, и удалилась в дом по своим бабьим делам. Блуд пришёл не пустой, поставив на стол бочонок с пивом.

— Глянь-ко, Колот, какое! — предложил Блуд потрогать бочонок. Лапа провёл ладонью по шершавому влажному прохладному боку, сглотнул подступившую слюну.

— Из подпола только. То, что нужно после горячего дня, — пояснил княжеский воевода.

Немедленно вышибли дно и опружили по чарке. Пиво будто втекло в нутро, расслабив тело после трудового дня.

— Какие вести тута? — надкусывая пирог и набивая рот кашей, спросил Блуд.

— Да чего здесь случится? Горденю помнишь с Древичей, что лета четыре назад на Дивине женился?

— Это на той, которую Ратша Косой на Ярилин день обрюхатил? Помню.

— Помер.

— Да ну! Здоровый же был мужик.

— Кишки ему завернуло, в животе что-то разорвало.

— Эвон!

— У Буярки Хвата сына дочерь родилась на прошлой седмице.

— Дак он глуздырь[47]же!

— Чего? Твой Горимка по бабам вовсю шастает, а Буяр его старше.

— Течёт время! — сказал Блуд, зачерпывая корцом пиво и плеская себе в чару.

— Твой-то шурин Стреша не обабился?

— Куда ему? — махнул рукой Колот. — Боярыню всё ждет в постелю. Так и помрёт бобылём.

— Тёща Белава твоя не даст, сама под него полезет!

Друзья согласно заржали. Мимо тяжело пылила с выпаса скотина. Пастух Коньша, облыселый от старости, перекинув кнут через плечо, облокотился на огорожу:

— Здоров будь, Блуд Блудович! Надолго ли к нам?

И как только углядел — привыкли, что Блуд в шелках всё приезжает, а тут в простой посконной рубахе.

— И тебе поздорову! Завтра поеду. Служба!

— Бывай, — поторопился Коньша, заметив, как матёрый бычок с мычанием и хрустом прёт на чью-то изгородь, громко щёлкнул кнутом, прибавив:

— А ну вали, падло!

С соседнего двора пришёл Углянка, напрашивался на братчину. Поняв, что у старых друзей разговор, ушёл, сказав напоследок:

— Приходите к Хотиле, он на беседы сегодня зовёт!

Хорс, розовея, катился к окоёму[48], из своих берлог начали вылезать изголодавшиеся комары. Блуд предложил:

— Пойдём в дом, не то ни комарьё, ни сябры поговорить не дадут.

Колот так и думал, что не просто так к нему пришёл Блуд, да ещё с магарычом. Рассевшись на лавки, киевский воевода, мигнув хмельным глазом, молвил:

— Я ить тогда еле отбил тебя у Ярополка за то, что бронь разбойничью себе присвоил.

— Не присвоил, а Зубило, соратник наш бывший, отдал мне!

«Так и знал!» — подумал Колот, набычившись и готовясь к спору.

— Да не об этом речь, — примирительно сказал Блуд, — я тебе место около князя нашёл, доволен будешь.

— Другое дело, — отрёк Лапа, разом смягчаясь.

— Ярополк ключника своего отпустил на все четыре стороны, — продолжил воевода, — так я тебя предложил.

— Это в холопы, что ли? — не сразу взял в разум Колот.

— Ну, ключник такой холоп, что не каждому воеводе достать до него. Да и рядом с князем ты сегодня в ключниках, а назавтра рати водить начнёшь. Ты — воин, долго в княжьем тереме не засидишься, не дадут.

— Вот именно — воин. Бронь и меч у меня есть — с голоду не помру. Ты лучше, друже, возьми к себе в детские Павшу, сыновца моего. Он воином стать чает, а молод ещё.